Переписав автобиографию несколько раз, вы поймете, что раньше и не догадывались, сколько всего занимательного и ранее неизвестного в ней таится. Вот я. Не могу скрыть: я – человек, который столько раз ее переписывал, что и сам сбился со счета. После очередного переписывания я понял, что пора начинать с чистого листа. Начав с чистого листа, я решил, что больше не стану ничего переписывать, но переписал еще раз. И только после того, как я, собравшись с силами, тщательно всю ее заново переписал от слова до слова, мне стало ясно, что у меня такая выдающаяся автобиография, которая автоматически вступила в силу сразу после моего рождения, хотя, по-моему, имела место задолго до этого события. С этого она и началась. С чистого листа.
Город, где она вступила в силу, всем хорошо известен. Не может быть плохо известен город, построенный на холмах более восьми веков назад и основателем которого является чугунный всадник на коне. Это и есть «Четвертый Рим». Ежедневно, злясь друг на друга и наступая друг другу на ноги, в нем толкутся двадцать миллионов человек. Любому приезжему известен он своими фонтанами и милицией, метрополитеном, женщинами, автомобильными пробками и таким необычным природным явлением, когда утром солнце светит и довольно-таки тепло, а вечером солнце не светит и довольно-таки холодно. В этом городе я первый раз в жизни промочил ноги и с помощью половой щетки на длинной палке попробовал разобраться, почему мухи не падают на пол с такой верхотуры. Эффект уникальный, он не понятен мне до сих пор. И в том же году белозубые негры впервые в истории СССР играли в летней Москве на изогнутых саксофонах, а напротив памятника Депутату Балтики изящные советские девушки в широких юбках кружились в вальсе с не менее изящными французами в узких пиджаках и с алыми бантами на груди.
Незабываем тот день, когда я первый раз в жизни пошел в кино, однако не совсем уверен, что помню, в каком ряду сидел и какой фильм показывали. Лишь полумрак, и мириады пылинок в луче кинопроекционной лампы. Был стул с откидным сиденьем. На экране печальный человек в очках кидался мороженым в полицейских, бегал по каким-то улицам, дрался с продавцами в магазине, танцевал с женщинами, плавал в море, курил, умирал, воскресал, взбирался на крышу небоскреба, падал вниз, мылся в бане, грабил банки, пил спиртные напитки, валял дурака, догонял поезда, стрелял, сидел в тюрьме, а в конце, выйдя из тюрьмы, опять стал кидаться мороженым в полицейских, оставаясь таким же печальным, как в начале.
Кинотеатр находился неподалеку от того дома, где я тогда жил. Дом находился тоже в Москве.
Справа от подворотни к каменной стене было привинчено железное объявление: «Кожные и венерические болезни. Д-р Блюменфельд». Толпы больных входили в подворотню, а назад выходили толпы здоровых. В ту же подворотню въезжала грохочущая машина, перевозившая мусор. Лампочка над подъездом свечей на 25-40 горела круглосуточно. Плотный мужчина в полувоенном кителе выносил из подъезда кухонную табуретку. Кто-то играл на растяжных мехах гармошки. Черные костяшки домино с резкостью пистолетного выстрела ударяли об стол в голубой деревянной беседке, и голос кричал: «А вот и рыба, дорогие товарищи!» И длинная рыбы с усами, в желтой чешуе и в моей матерчатой кепке выплывала из голубой беседки и уплывала куда-то. А потом краснозвездные танки с чадом и грохотом шли на парад, и сахарного прозрачного петуха на палке можно было приобрести копеек за двадцать.
На уроках химии я узнал, что такое вытяжной шкаф и какие запахи призван вытягивать. На уроках физики мне так и не стало понятно, каким образом мухи удерживаются на потолке вопреки закону земного притяжения.
Первый стакан портвейна выпит был мною вместо урока ботаники. Второй – вместо занятий по военной подготовке. Третий – на деньги, полученные от сдачи в макулатуру двенадцати томов полного собрания сочинений очень большого писателя, фамилию которого я забыл.
На уроке литературы какая-то сила взяла верх надо мной и, встав из-за парты, я с выражением прочитал одно из стихотворений поэта Ивана Баркова. Класс слушал меня, затаив дыхание, а под окном преподаватель по военной подготовке лязгал затвором винтовки и через равные промежутки времени кричал: «А теперь ты!» Стихотворение я не успел дочитать до конца. Финальные строки его затерялись на черном пространстве классной доски. На доске мелом было написано: «Образ советского колхозника в романе Михаила Шолохова “Поднятая целина”». И на два часа строго вертикально, с руками по швам меня поставили в кабинете директора школы, под портретом педагога Макаренко. Родители, вошедшие в кабинет с белыми от ужаса лицами, чуть было не отлучили меня от всей моей дальнейшей биографии.
Стихотворение поэта Ивана Баркова запомнилось мне на всю жизнь.
Устроившись на работу в Музей революции СССР, я убедился в том, что одно из центральных мест в Музее революции СССР занимает рукописный «Капитал» Карла Маркса на китайском языке, размером два метра на полтора. Публично высказанное сомнение в важности экспоната и оттенок намека на то, что «Ленин никак не может быть живее всех живых», поставили точку в моей успешно начинавшейся карьере музейного фотолаборанта.
В армию меня не забрали из-за подозрения на печальное плоскостопие.
Вскоре в узкой, прокуренной каптерке я от опытных трудовых мужиков узнал, что чеснок и макание черного хлеба в соль затем человеку и нужны, что «суть закуска зашибись». Тогда как водка в граненом стакане не может быть никакой иной, кроме «вкусной, полезной и прозрачной». А что касается человечества, то оно явно под кайфом достигло совершенства. Я сразу не сообразил, в чем заключается достигнутое совершенство, но догадался, что железный плотницкий гвоздодер, профсоюзный дом отдыха, наш бригадир дядя Сережа, соленые огурцы и водородная бомба изобретены без моего участия, и мне не стоит по ним заморачиваться. От тех же мужиков узнал я еще и о том, что получать деньги в получку значительно лучше и полезней, чем не получать их в аванс. Но самое главное – получать деньги и в аванс, и в получку. Денежные знаки для того и нужны, чтобы наилучшими достижениями цивилизации разнообразить любую автобиографию, а не только мою.
В те же годы я стал встречаться с худенькой девушкой в желтой вязаной шапке, хотя до этого уже встречался с не очень худенькой девушкой в красной вязаной шапке. Первая девушка немного шепелявила. Вторая знала наизусть «Мцыри» М.Ю.Лермонтова. Она не очень хотела уединяться со мной в полумраке ближайшего подъезда, чтобы в теплой романтической обстановке чувственно обсудить проблему коренного отличия мужчины от женщины. Она, вообще-то говоря, не очень хотела обсуждать со мной и все остальные проблемы.
На деньги из аванса я купил новые стельки в ботинки. На деньги из получки пришла пора покупать и сами ботинки: с новыми стельками вся старая обувь мне стала мала. Теперь я размышлял не только о совершенстве человечества, а еще брился по утрам безопасным лезвием «Звезда». Кроме этого, я мог позвонить кому-нибудь по телефону-автомату, затратив за один звонок 15 копеек одной монетой. Примерно в те же дни я с высоко поднятой головой проходился по центру города в новых ботинках и с высокой, плечистой девушкой в зеленой вязаной шапке. Все, кто ни встречал меня, завидовали мне. Они говорили: «Где же ты, Вова, с тетей с такой познакомился?» Помню и то, что «котлета по-киевски» в ресторане «Метрополь» была не дешевле такой же котлеты в ресторане «Националь». Но самым дешевым был не ужин в ресторане «Урал», а скользкие пельмени с уксусом в стеклянной пельменной на углу Большой Бронной и Пушкинской площади. Еще дешевле было посещение выставки станковой живописи в Центральном выставочном зале на Манежной площади, куда я с этой рослой девушкой ни разу не сходил. Мой новый роман продлился ровно восемнадцать дней.
Курил я в тот период моей жизни не очень длинные белые сигареты с коричневым фильтром всех известных на ту пору марок. За много лет до этого, впервые закурив папиросу «Байкал», я сокрушительно кашлял несколько дней.
Через несколько лет после начала очередного приступа кашля я научился водить автомобиль и прочитал роман «Улисс». Перечитать «Улисс» за рулем автомобиля мне так и не удалось.
Выиграв в лотерею цветной телевизор, я стал все чаще задумываться не о глубинном мыле телепередач, а о своей дальнейшей судьбе. Тем более что как-то непостижимо моя судьба стала все чаще совпадать с тем, какое неизгладимое впечатление производила на меня длинная керамическая собака, стоявшая на книжной полке в однокомнатной квартире в одном из спальных районов Москвы: там, где справа виадук, а слева 26-й троллейбусный парк. И постепенно то многолюдная свадьба в каком-то летнем саду, то защита кандидатской диссертации, то обрушение советского государственного строя доказывали неизбежную связь длинной керамической собаки на книжной полке и моей не очень длинной судьбы.
Установление капиталистического государственного строя у нас в стране доказало отсутствие всякой моей связи с миром наживы и чистогана.
На тот же период пришлось и мое первое отставание от современной жизни, а затем и второе. После третьего и, видимо, безнадежного отставания я решил для себя, что не могу угнаться за современной жизнью. По той причине, что летит она вперед с такой стремительностью, что только мухи не падают с потолка.
И постепенно размышления о былых мои заблуждениях стали вытеснять воспоминания о том, где, как и что послужило первым толчком к этим моим автобиографическим заметкам. Сколько раз я их переписывал, я давно забыл.
Автор: Вестер Владимир
Раздел: Самые новые
На эту книгу не было комментариев.
