Любовь в шампанском. К 125-летию Игоря-Северянина Как хороши, как свежи будут розы Моей страной мне брошенные в гроб. Нет более горько-ироничной эпитафии ни на одном надгробном камне ни одного русского поэта. Наверное, не было в отечественной литературе и более тонкого, горько-ироничного поэта, называвшего себя не Северянин Игорь и не Игорь Северянин, а через дефис: в неразрывном единстве, с еле заметной паузой. Из биографии его известно, что несколько первых стихотворений он написал в возрасте восьми лет. На одно из них вдохновила Женечка Гуцман, в которую был влюблен Игорь Лотарев (настоящее имя поэта). Через десять лет – первая публикация в журнале «Досуг и дело» за 1905 год. За семь последующих лет издал за свой счет 35 сборников стихов: от 2 до 16 стихотворений в книжке. 20 ноября 1907 года Северянину крупно повезло: он познакомился с поэтом Константином Феофановым, которого считал своим поэтическим учителем, первым настоящим критиком, умным товарищем и человеком, благословившим его на дальнейший путь. Феофанов распознал незаурядный талант изящного юноши и стал говорить об этом в литературных кругах. Он угадал, что изящный юноша через несколько лет станет самым популярным поэтом России и напишет «Ананасы в шампанском». Стихотворение, в котором лирической иронии больше, чем ананасов: Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Удивительно вкусно, искристо, остро! Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском! Вдохновляюсь порывисто. И берусь за перо! Не все великие люди смогли распознать в нем дарование, искрящееся всеми красками и странностями нового века. Лев Николаевич Толстой в 1909 году очень рассердился, когда журналист Иван Наживин привез в Ясную Поляну и на осенней террасе прочитал ему стихотворение из тонкого сборника Северянина «Хабанера II»: «Вонзите штопор в упругость пробки, – И взоры женщин не будут робки!» - «И это поэзия?!» – громко возмутился гениальный реалист. История получила огласку. Устную и в прессе. По всей стране покатилась волна презрения к начинающему поэту, посмевшему «вонзить штопор в упругость пробки» и тем самым понизить уровень робости женщин. Улюлюкали и выли в адрес Северянина таланты и бездарности, художники и писатели. И подняли имя «опального» поэта на такой уровень, который мог только расти, а не снижаться. Об этом впоследствии он вспоминал: «С легкой руки Толстого, хвалившего жалкого Ратгауза в эпоху Феофанова, меня стали бранить все, кому было не лень. Журналы стали печатать охотно мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них, – в вечерах, а может быть, и в благотворительных, – участие». Вошедшего в моду Игоря-Северянина признали мэтры. В 1911 году Валерий Брюсов написал ему письмо, в котором похвалил брошюру «Электрические стихи». В 1913 году Федор Сологуб помог составить и издать первый большой сборник «Громокипящий кубок». Их совместное турне, начавшееся в Минске и закончившееся в Кутаиси, прошло триумфально. На волне успеха Северянин создал свое литературное направление и назвал его «эгофутуризм». Программная строчка «Я, гений – Игорь-Северянин» стала доступна всем, кто ломился на его выступления и рвал из рук книжки стихов, а его стиль – «лирический ироник» – признали авангардным, остросовременным, выходящим далеко за пределы иронии и лиризма: Стрекот аэропланов! Беги автомобилей! Ветропросвет экспрессов! Крылолет буеров! Кто-то здесь зацелован. Там кого-то побили. Ананасы в шампанском! Это – пульс вечеров! В группе девушек нервных, в остром обществе дамском Я трагедию жизни претворю в грезофарс. Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском! Из Москвы – в Нагасаки! Из Нью-Йорка на Марс! Он всю свою творческую жизнь пытался превратить в «грезофарс», появившись на сломе веков и традиций, когда изобретение радио, кинематографа, самолета и автомобиля, открытие гамма-лучей, первой в мире троллейбусной линии, стирка белья в электрической стиральной машине, реакция Перке, ферромагнтизм и военно-полевая стрельба из пулемета Максима входили в «громокипящую» обыденность ХХ века. Из России, превращенной большевиками в чудовищный фарс, уехал в 1918 году. Поселился в эстонской приморской деревне Тойла. За несколько дней до отъезда на концерте в Политехническом музее был признан «королем поэтом». В.Маяковский оказался вторым, а В.Каменский – третьим. Распределение гениев на поэтическом олимпе не повлияло на то, что Эстония в 1920 году объявила о своей независимости: Гражданская война повлияла. Северянин оказался в эмиграции. Он, правда, эмигрантом себя не называет. Он ловит в озере рыбу, выступает со стихами в Таллине и называет себя «дачником», надеясь вернуться туда, где когда-то Л.Н.Толстой не понял его «лирической иронии», вышли в свет первые сборники, а потом пришла невероятная слава. Но не вернулся, прожив 16 лет в «провинциальном счастье» и вдали от политики с высокой красивой женщиной Фелиссой Круут. Это был единственный законный брак в его жизни. Писал в эмиграции много. Создал лучший свой сборник «Классические розы», другой сборник «Адриатика» издал за свой счет. Ездил один раз с выступлениями по Европе, но ни материального, ни художественного успеха это длинное путешествие не принесло. Особенно материальное положение ухудшилось в 1936 году, когда он разошелся с практичной Фелиссой Круут и сошелся со своей последней любовью – возвышенной, но непрактичной В.Б.Коренди: Стала жизнь совсем на смерть похожа: Всё тщета, всё тусклость, всё обман. Я спускаюсь к лодке, зябко ёжась. Чтобы кануть вместе с ней в туман… В 1940 году печальные настроения свои выразил в записи: «…издателей на настоящие стихи нет. Нет на них и читателя. Я пишу стихи, и почти всегда забываю». Пытались забыть его и в Советской России, и в СССР. До сих пор не издано полное собрание сочинений поэта, который «…совсем не то, что думает о нем толпа пустая» и полагают циничные лидеры этой толпы, безуспешно пытавшиеся объявить все его творчество «северянинщиной» и «декаденщиной». И в финале этих не таких уж «розовых заметок» хочется повторить не эпитафию на могильном камне в эстонском городе Таллин, где в 1942 году на Александро-Невском кладбище был похоронен гениальный «певец ажурной пены и городских экипажей», а то, что написал о нем Андрей Вознесенский: «Игорь-Северянин – форель культуры. Эта ироничная, капризно-музыкальная рыба, будто закапанная нотами привыкла к среде хрустальной и стремительной. Как музыкально поэт пишет о России: «На реке форелевой уток не расстреливай». Владимир Вестер
