Владимир Вестер сочинил целый сборник "Время партнеров". Правда, в первую часть книги
все же затесалось "Сложное задание" - "незавершенный роман", но до того живо и занятно
написанный, что мы простим автору его включение. Остальные же три раздела - полноценные
рассказы.
О чем? Да все про то же, про что была пушкинская и постпушкинская литература. Про быт
наш нелегкий, непонятную русскую душу (которой все неймется и хочется то ли севрюжины с
хреном, то ли революцию устроить) да про действительность "расейскую". У Вестера
особенно хорошо получается писать о последней. Все в ней, в этой действительности, какое-
то неопределенное, зыбкое. Прямо как в рассказе "К брату!": "Тот город не знаю где
находился. И как назывался, тоже не знаю. Птицы на болоте кричали, и в полнолуние кто-то
палкой по сухому дереву стучал. Это известно". Не так ли выглядит наша удивительная и
странная Россия, которую не понять, не пересечь, не измерить ни одному здравомыслящему
западному человеку?
Здесь жизнь идет своим чередом. "Коммунальное человечество" бродит из одного конца
коридора в другой, курит, разговаривает, фланирует от дивана к столу, речи, тосты
произносит. И ничего почти не меняется, все те же "цветы, люстра, пельмени, искры мелкие в
старинном хрустале". Да "Бог с ней, с этой осенью на улице!.." столько своих проблем.
Персонажи то смурные, то бесшабашные. Бывает, запуганные абсурдностью происходящего.
Всплескивают руками, точно Николай Николаевич из рассказа "Человек из шкафа": "Надо
же! Надо же! Обстоятельства, черт возьми! Куда милиция и Гаагский трибунал смотрят?" И
действительно - куда? Есть загадочные, вроде человека с футляром. Он футляр-то купил, а
открывать не открывает, не хочет настроение себе портить, вдруг там скрипки-то и не
окажется - вот она, наша сущность. Раньше были маленькие люди в футлярах да в
прохудившихся шинелях, в изношенных сапогах, а теперь персонажи отстраненные, но еще не
готовые расстаться со своим кофрами, все держим их при себе и веруем в лучшее.
Рано или поздно в одном из рассказов появляется нелепый отец, обязательно "в пиджачной
паре, в белой рубашке с жестким, как кровля, воротником, в галстуке с огурцами". Мать тихо
приносит шампанское, чтобы выпить его с соседями или домашними. Не может русский
человек просто так жить, удаль ему свою девать некуда. Нет-нет да и выкрикнет: "Хочу
полусладкого! Хочу, чтобы в голову посильнее ударило! В такой стране живем! Пусть все
летит одним концом вверх, а другим вниз!" Потом, конечно, "и пенится все, и летит Бог весть
куда", да так залихватски, что уже и непонятно, зачем пили игристое, что и кому доказать
пытались. Естественно, "вранье как-то вдруг забывается и изредка даже кажется правдой".
А на деле тоска. Та самая старорусская. Из-за нее-то Прохоров себе и завел пугало, оттого
только с ним ведет философские беседы. И самое удивительное - пугало-то ему отвечает. Это
не фантастика, скорее, фантазия из жизни.
Доконала человека современная стервозная действительность, вот он и заскучал. Ему бы уже
из XXI века сразу в XXII скакнуть, да держит неумолимо недавнее советское прошлое.
Сегодня, конечно, принято ругать Совок. Брюзжим все кому не лень, мол, плохо было,
социализм, мать его за ногу, жить не давал, заел, собака. И пьем опять, и вздыхаем. Но мне
почему-то кажется, что в рассказах Вестера сквозит не только обида за раздавленные при
Хрущеве картины, но и ностальгия по ушедшим советским наивностям. Один из его героев
вздыхает: "Мы все были немножко "плейбоями", насмотревшись разного американского
кино". И еще мы пили газированную воду, почти у каждого было по деревянному коню "с
отломанным ухом". Из этих, разрозненных на первый взгляд, деталей складывается наша
прошлая жизнь. Может, потому-то мы и тоскуем, что не вернуть утраченного и еще оттого,
что русский народ как никакой другой склонен к беспричинной тоске. Автор только грустно
пожимает плечами и улыбается странной улыбкой.
Вестер пишет тонко, иронично (в классическом, гоголевском понимании). Кстати, часто из
текста выглядывает и гоголевская шинель, и пушкинское перо - это не упрек, скорее,
удивительный факт. Начинаешь читать и невольно любуешься простыми вещами, как героиня
"Десяти лет спустя" вдруг прерывает томное молчание: "- А там есть колесо обозрения? -
Где? - В мире европейского капитализма. - Конечно, есть. - А дожди? - И дожди".
Книгу портят две вещи: неудачное название и невнятное вступление. Как-то уж больно по-
соловьевски звучит вначале это полужурналистское "мы" и "они", не художественно. А ведь
в целом сборник-то интересный. Заставляет читателя, как в сочинении, разгадывать, "в чем
смысл жизни".
