Из моего окна открывается вид на кусочек урбанизированной Германии. Только что закончила читать роман Владимира Вестера „Отель разбитых сердец“. Из дома, что напротив, изо всех сил рвётся ко мне голос Магомаева, громко и настойчиво раскручивающего „Чёртово колесо“, следом за ним начинает захлёстывать своей неукротимой энергией Высоцкий. Со звукоизоляцией здешних квартир далеко неблагополучно, поэтому с потолка на меня частенько изливается голос Утёсова, который не даёт забыть, что на свете есть город, который он видит во сне, а то вдруг Шульженко напомнит про Андрюшу, и растолкует, что в печали быть не пристало. Через стену, не спросив на то моего согласия, наперебой рвет душу романсами Баянова, да и цыгане от неё не отстают. И никаких вам тут Элвисов Пресли, Фрэнков Синатрав и так далее, то есть тех, от кого, наверняка, мои соседи сходили с ума в далёкой молодости. Не актуально это здесь – не запретны более плоды, а значит, не сладки. Оказывается, душу греет как раз то, что в те далёкие дни шло непопулярным для них, „продвинутых“, ориентированных на передовые образцы западной музыкальной культуры, фоном. Не шла гора к Магомеду… зато теперь Запад собственной персоной заглядывает в наши окна. Мир меняется вместе с нами, по-другому не бывает.
Так это я вот к чему. Так случилось, что мои теперешние соседи, те, что бывшие советские, принадлежат к поколению персонажей только что прочитанной мной книги Владимира Вестера: к поколению главного героя романа, Николая Владимировича Армякова, молодого геодезиста, работающего на строительстве 999-тиэтажного отеля в Москве, а также Александра Петровича Тыквина, его друга, о котором Армяков вспоминает так:
«А часто ли, разглядывая журавля на бутылочной этикетке, сидел напротив меня бывший партийный студент с большими оттопыренными ушами, в галстуке с кривыми фиолетовыми огурцами, в незабываемом “джазовом” пиджаке с поношенным хлястиком?»
Очень точный типаж того времени, я помню похожих, потому что это и моё поколение тоже. Название „Отель разбитых сердец“, многократно обыгранное в романе, есть не что иное, как „Heartbreak Hotel“ в переводе на русский, одна из самых популярных песен Пресли. Фигуры Элвиса Пресли и Мерилин Монро на протяжении всего романа использованы автором в качестве контрастного пигмента, примешанного к серой действительности того, теперь уже далёкого, времени. Эти две суперзвезды сопровождают героев романа в самых неожиданных, часто совершенно банальных ситуациях.
Ясно, что Владимир Вестер предлагает нам ещё раз оглянуться назад, в СССР, именно в те годы, когда подпольные виниловые пластинки, распространяемые из-под полы, были показателем, как теперь принято говорить, крутизны:
«Давно уже “величайшая иллюзия” вся эта прошлая наша жизнь. Что было в ней, а чего не было? И кто теперь помнит, что такое “кризис в Море Свиней”, где находился гастроном “У летчиков”, на какой белой стенке черным мелом изобразил кто-то великое слово “ху…” и кто такие “дети турецких политических эмигрантов”. Но… Какие ходили тогда по улицам пареньки! С какими ушами, в какой одежде и с какими внезапными возгласами!»
С этим трудно не согласиться. В романе Владимира Вестера не надо искать завязки, развития действия, ну, и так далее, сам автор несколько раз называет своё повествование сумбурными воспоминаниями. Именно благодаря приёму отрывочного высвечивания фрагментов советского быта, с точно выписанными деталями, с частичными повторами уже однажды высказанных мыслей, с инверсиями, словно в устном, неспешном рассказе, автор добивается эффекта документальности, иногда у читателя возникает впечатление, что он рассматривает старый семейный альбом с чёрно-белыми фотографиями:
«К двенадцатиметровой площади моего проживания в городе Москве добавлю окно на третьем этаже. Сюда же отнесу давнюю трещину на стекле, прошлогоднюю, впитавшую городской смог, вату между рамами, изогнутую арку наверху, крики соседей, липкий запах наваги из кухни, огромные салатовые дамские панталоны на веревке, качавшиеся, словно текстильный флаг в честь коммунальной жизни».
Но население коммуналок в те времена было пропитано не только запахом наваги и высоких идей – душа просила цвета и красоты, физиология тоже брала своё, на смелые фантазии железный занавес не повесишь, и далёкие заморские кумиры манили, звали, и будоражили буйные головы:
„Он приходил ко мне и находился в моей милой комнате, стремясь разнообразить и без того обширный перечень позывов к дальнейшему ликованию. Он мечтал дополнить его вещами удивительными и совершенно необычными. Вроде огромного расстояния от рослой взрослой Веревкиной в оранжевом подольском пальто с черными пуговицами до умопомрачительной американской Мэрилин Монро в шелковом калифорнийском исподнем“.
Реалии бытовых зарисовок каждый раз перетекают в фантастическую беспредметность метаморфоз, в нечто похожее на сюрреализм, что позволяет автору с первой до последней станицы держать читателя на иронической волне. Ироническая составляющая усилена сатирическими акцентами, это бросается в глаза с первых же строк, достаточно обратить внимание на имена героев: здесь и дядя Петя Сандальев, и бывший полковник Стёгин, и заведующий кафедрой научного коммунизма Дроцкий. Невольно возникают ассоциации с гоголевскими персонажами, Николай Васильевич присутствует всюду, чуть ли не на каждой станице: то идёт перекличка с „Ревизором“, то с „Шинелью“, а то и с „Носом“. Иногда автор отсылает нас к классику совсем не двусмысленно:
«Он без фуражки, но с орденами. И он рассказывает про войну, про свою контузию на Дальнем Востоке, про то, что у него с женой облом вышел в самом начале шестидесятых, перед хрущевской реформой. И я ему верю, и у него что-то спрашиваю, какую-то глупость, и он отвечает мне, кое-какие подробности выдает; а потом вдруг во весь рост встает, и дверь распахивается. Белый снег на пороге, ветер свистит. Луна мутная. Он с грустным молчанием исчезает в ночи, как человек почти вымышленный и почти никогда и нигде не существовавший, разве что в моих снах. Или не только в моих?»
Угол зрения автора достаточно оригинален. Занимательность сюжета не его конёк, но Владимиру Вестеру удаётся погрузить читателя в атмосферу парадоксальности, которую он умело создаёт, моделируя и обыгрывая порою никак не связанные между собой фрагменты в единую картину. В заключение процитирую отрывок из аннотации, который очень точно характеризует это произведение:
«Роман “Отель разбитых сердец” – не совсем фантасмагория, а то и вовсе не фантасмагория. Это, с одной стороны, фантастическая документалистика, а с другой – документальная фантастика. (…) “Весь мир – мое представление”. Да, именно весь мир. Поразительно изменившийся, ставший еще ироничней, еще несуразней, еще сложнее и… оставшийся навсегда на давних тротуарах юности, среди людей и машин. В центре великого города. В „Отеле разбитых сердец“».
