А перед чтением с урчанием от наслажденья поглощенья – аперитив аннотации. Она мелкой пташечкой тонко передает оттенки текста: «Роман – не совсем фантасмагория, а то и вовсе не фантасмагория. Это, с одной стороны, фантастическая документалистика, а с другой – документальная фантастика. Есть в нем и слезы, и любовь, и кошмар, и надежды, и стрельба, и рок-н-рол, и кино, и портвейн, и сигареты...» Проза капризна – ее коль начал, надо долго не кончать, и Владимир Вестер владеет ремеслом, вестимо. Да и дар с талантом ходят в обнимку, боянят гармонично.
Пространство романа – Москва, город-герой, точнее, героиня книги – «гигантская Москва, никем не понятая до сих пор». Желанная, загадочная... Не зря когда-то один воронежский инженер очертежил ее как бабу-девку. Время же действия слегка расплывается, но где-то так наверняка примерно семидесятые прошловековые в разгаре.
Герои наши (о, их аж два!) как раз родились в славном том году, когда дал дуба Лучший Друг детей, отец родной. Лукоморье осиротело, и безвременье без ремня с колючкой, казалось бы, свернулось в свиток – ан великий и могучий народ (в точности по евангелью от Луки Мудищева) продолжал плодиться и размножаться, драть и харить, кирять и квасить, хряпать и бухать – жить себе потихоньку во все лопатки. Разливанное хрущевье нечувствительно сменилось коленвальной брежневкой – это и есть питательная среда обитанья персонажей книги.
Давным-давно жили-были в застольно-застойном Москве-городе друзья-приятели – двадцатилетки Николай Армяков (от его имени слово молвится) и Александр Тыквин. Коля вкалывал на стройке помощником геодезиста, с любовью к ближнему таскал по грязи хитрый инструмент астролябию – через звезды к терниям! А Саша был высший партийный школяр, раздолбай-студиозус ВПШ.
Пили ребята дружно и крепко (но не мешая!) портвешок с водкой, закусывали пельменями да шпротами, обменивались шутками-остротами. Бранили, не без того, пресную совковую действительность. Мечтали о прекрасном новом мире, о жизни, брезжущей, брызжущей снаружи, из-за проржавелого занавеса. Глядишь, и выловится рыбка из пруда – золотая шпротина! – и сказка станет былью, и на месте строительного пустыря воздвигнется, как из волшебного блюза Пресли, «Отель разбитых сердец» – огромное фешенебельное здание с множеством шпилей, колонн и горельефов, с висячими зимними садами и сверхскоростными бесшумными лифтами, и будет там девятьсот девяносто девять этажей («А почему не ровно тысяча?» – «Один этаж для отдаленных потомков. Сами достроят»). Короче, по выражению автора, –«вместилище снов, Дом Мечты».
У Андрея Платонова в «Котловане» инженер Прушевский блаженно размышлял, что скоро построят «в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли». На три года пожизненной «химии»! Туда, между прочим, всю дорогу грозили сплавить Александра Тыквина, верным кафкианским путем господина К.
У героев Вестера, с их низкопоклонством перед Западом, и труба пониже, и мечты пожиже – прихилял ты, паренек, в Отель разбитых сердец, а там уж ждут Элвис Аарон Пресли и Норма Джин Бейкер (она же Мэрилин Монро), как Дед Мороз со Снегурочкой, и они тебя хвать под руки, и по белой лестнице поведут, глядь, в светлый рай! В утопический капитализм Тыквина, в кока-кольный фаланстер Армякова – где девочки танцуют голые, а дамы в соболях! «И музыка, естественно, танго и рок на всю катушку. Водка по три рубля за один гепталитр и не менее ста двадцати сортов».
Эх, так и вижу этих двух прикольных друзей, Сашу и Колю, в партшколе и дома, в пиршественном застолье (читатель, третьим будешь?) – явственно обоняю стол яств, чутко вслушиваюсь в платоновский их философический диалог – Хармс на Ионеско едет и Беккетом погоняет! «Шпро-тики! – восторженно кричал он, собираясь в самом ближайшем будущем наколоть пару штук на зубья моей алюминиевой вилки. – Вот это да! Вот тебе и мелкая советская рыбешка в тонкой золотистой шкурке! А как в жестяную баночку аккуратно уложены!.. И ведь сколько их там, ни хера не догадаешься! Пока жизнь не проживешь, пока банку ножиком не вскроешь. Вот задача! На все века! Для всех народов!» И еще у Саши Тыквина была заветная фраза, обращенная к другу Коле: «Не о том, чувак, ты в душном кабаке поешь!» Хотя сроду герой наш нигде не пел, даже по утрам в общем клозете – понятно же, что это о жизни-жестянке поломатой, катящейся не в ту степь.
Кстати, вставлю немного о степени литературного родства. По моим ощущениям, Николай Армяков вышел пусть и не из платоновского моря (инженер Николай Вермо), но возможно выбрался из соплеменного «Котлована» – та же, что у Вощева, «задумчивость среди общего темпа труда», и мельком, помните: «Жачев заставил мужика снять армяк», «Чиклин нашел пропадающий на дороге армяк». Я тут не в том смысле, что пустите поесть-переночевать странноприимно, и что может собственных Платонов – просто читать странно и приятно, прямо в самом начале: «Под утро убедился: опять мне две алюминиевые вилки мыть и оба стакана граненых! А также в том, что надо бы пару раз растянуть резиновый эспандер на заре». Таков зачин романа – и уже прилипаешь, как к золотому гусю, только страницы летят, хлопаешь залпом, влет, текст так устроен – сам течет, заглатывается, а не цедится. И архитектурно книга выстроена отнюдь не самоварно, а вполне золотисто сечется – глав, как положено, двадцать две, хорошее каноническое число, аки букв в библейском алфавите, из которых Единый, с перебором, создал мир – да в ябл!.. очко!
Юный Николай Владимирович Армяков, пятьдесят третьего года рождения, живущий на третьем этаже пятиэтажки в двенадцатиметровой комнатушке коммунальной квартиры – великий мечтатель. Да, он всего лишь подручный геодезиста с зарплатой семьдесят пять рублей (а портвейн, учтите, по рупь сорок семь, а водка вовсе сакральна – три шестьдесят две), и в жилище у него только скрипящий шкаф, фикус в горшке и бугристый диван – но как он умеет мечтать, возлежа после дневных трудов на данном диване! На вид диван, как учили Стругацкие в те же годы, а на деле – дивный транслятор желаний. Так и вымечталось – сменять одомашненный тоталитаризм на дикий капитализм, шило на мыло.
У классика бессмысленно копали котлован – символ мрачный и глыбкий, и закончил он рукопись в апреле 30-го года, когда уже было понятно, что эфирный тракт переходит в лагерный этап. У Владимира Вестера в развитом социализме старательно, с перевыполнением граненого, строят замок на песке, прокладывают светлые воздушные пути – возводят котлован наизнанку. А рефрен – «один хрен»! Ведь куда ни кинь взгляд – огненная заветная надпись, заборная «аббревиатура из трех букв», как любит приговаривать автор. Поэтому и Отель Разбитых Сердец начинает восприниматься читателем как ОРС – отдел рабочего снабжения. Да знаем, знаем, из какого сора... Все одно вокруг – огромный муравейник, и ты должен обрыдло тащить свое бревно-соломинку: «Плотная и влажная толпа, тяжелая от поклажи и мыслей».
Впечатляет бредовая бригада на трудовой вахте Коли Армякова – Михалыч, Шумелыч, Бубнилыч, Мочалыч, а то и просто Малафейкин, и божьи плотники Смирнов с Кузякиным, и знойно-белокурая кадровичка Наталья Николаевна (мечта поэта!), и командир-начальник, отставной контуженный полковник Сергей Львович с его ежечасным рыком: «Какого члена?!..» Вся эта гвардия алконавтов-трудоголиков неустанно сандалила и закладывала за воротник, смолила вонючее и сушила промокшее, громко обсуждая в каптерке, «с какого конца лучше всего взяться рыть лопатами – с юга на север или с запада на восток».
А на дому Колю поджидала привычная котловонь коммуналки – несет жареной навагой, в кухне развешено исподнее, бродит сосед дядя Петя Сандальев в фиолетовой майке (хорошо, не в хитоне), посылая всех «в кочегарку», и одна отрада – отворится дверь и ворвется с весельем и отвагой друг Тыквин, и сунет под нос «часики-котлы с двумя дополнительными циферблатами» и вскричит: «Время, вперед! Доставай и откупоривай!»
И пусть за окошком тогдашняя Москва – стеклянные пельменные и прогорклые шашлычные, но с надеждой взметается ввысь Хрустальный дворец! И две вилки алюминиевые здесь совсем не зря – аллюзии из четвертого сна Веры Павловны... И с любовью распускается в комнатенке героя приблудный «цветок любви» лимитчицы из Подмосковья – и запах уже не наваги, а вагины...
Печально заканчивается тот призрачный медлительный эон – ускорением и перестройкой, хватай-мешками, базар-вокзалом. «Слышно было, с какой хриплой тоской кричат сцепщики на «страшных путях сообщений». Сколько лет тому!» Прощай, Котлован!
Когда, значит, пробило полночь и распалась Империя Советов, покинул Александр Петрович Тыквин свой домик Тыквы и стал ездить в каретах – разбогател на перепродаже пустырей под строительство – эх, подфартило! А друг его закадычный Николай Владимирович Армяков так и ищет утерянное время под фонарем – во, карма! – пишет свои «хаотические заметки». Ох, замечу, хаос тут не от сохи, текст исполнен лада и искусно выстроен – перед нами своеобразный «Дневник Коли Армякова», с калейдоскопной повторяемостью, переплетаемостью, перетекаемостью звуков и знаков. Помните, в «Аэлите» была поющая книга – листаешь, листаешь – и вдруг начинает звучать некая музыка. Так и здесь – со страниц струится минорно осеннее сожаление, что свалила молодость, да и зрелость уже на закате, а все не о том, чувак, поешь ты в Душном Кабаке, в ДК по имени жизнь, и так трогает старосветское «чувак» – типа «сударь»...
Конечно, и двоемыслие при чтении скрипит иголочкой – однозначно! Из одного угла, автор ностальгически вздыхает, элегически грустит о конце прекрасной эпохи, заводит пластинку о позолоченном веке шпротиков и ювенильном море портвейна – а с другого облака, он измывается над сенильным скотским хутором, над горемычными горельефами и зияющими высотками, «Ебанск им в кочегарку!» – как послал бы дядя Петя Сандальев. Это в «Котловане» бедного Льва Ильича шерстили за двурушничество – почему, мол, и Ильич, и Лев? Уж что-нибудь одно!..
Но мы люди к дуализму привыкшие, нам что манновская пирамида, что голдингский шпиль – был бы человек, в смысле стиль хороший. А коли так, то и книга приживется в верховьях извилин, на книжной полке котелка, где Коля Армяков и Саша Тыквин – два ангела на двух велосипедах – будут кружить, накручивать бесконечные восьмерки, напевая старый, чуток обрюзгший, но столь же сладкий блюз «Отель разбитых сердец» – стало быть, надо жить и исполнять свои желания!
