Марк Амусин
Летящий почерк
Анна Соловей. «Палата №». М.: «Зебра Е». 2010.
Лет уже почти сто назад члены литературной группы «Серапионовы братья» (юные тогда Зощенко, Каверин, Вс. Иванов, Слонимский и др.) обменивались при встречах ритуальным цеховым приветствием: «Здравствуй, брат! Писать очень трудно». Этого как раз и не скажешь, читая недавно вышедшую в Москве книгу Анны Соловей «Палата №». Самое первое и общее впечатление от этой прозы хочется выразить словом «легкость».
Не путать, однако, с легковесностью. В рассказах и повестях, вошедших в книгу, автор касается проблем весьма серьезных, даже пограничных: смысла и бессмысленности бытия, любви и отчаяния, взросления и старения, болезни и смерти, надежды и безнадежности. Но делает это без натужности, излишнего пафоса, не становясь на котурны.
Тексты Анны Соловей напоминают чем-то творения современной архитектуры – с ажурными конструкциями, лаконичные и прозрачные, с минимумом деталей и декора, с обилием воздуха. Они дают простор читательскому воображению – для достройки, домысливания, для разглядывания (разгадывания) в разных ракурсах.
Автор живет в Израиле с конца 90-х годов, и материал ее прозы «двунационален» (а порой наднационален). Действие самой объемистой повести «Йорик» развертывается в Израиле, сюжеты других опусов – в России или в условной «no man's land». Но пишет А. Соловей, независимо от декораций и житейских аксессуаров, о человеческих мечтах и горестях, о вечной борьбе с одиночеством, о том, что не все продается и покупается, что «счастье – это когда тебя понимают», и о прочих, столь же банальных и насущных вещах.
«Йорик» - самый приближенный к трагедии (поклон Шекспиру) из текстов книги. Площадка – тель-авивская больница, общим фоном служат репатриантские горести и радости, звуковым сопровождением – отдаленный грохот терактов и вой сирен. Но суть повествования – пересечение в одной фокусной точке двух судеб, двух внутренних монологов. Подросток, выбитый из жизненной рутины страшной болезнью, очутившийся на краю пропасти, заглянувший в нее. И юная медсестра, находящаяся «по ту сторону», на гладкой и безопасной равнине. Но ее тянет к бедному Йорику не только из жалости или любопытства к тайне умирания, но и потому, что она обнаруживает в этом издерганном и обреченном мальчике то, чего почти не осталось в здоровом, самоуверенном мире: живую, неусыпную и «работающую» душу. Стихи, которые он ей читает – собственного сочинения или Тарковского – лишь облекают в слова эту упругую и сильную, пульсирующую субстанцию:
Ангел правого крыла начинает сеть плести,
Чтобы ловить пепел,
Что должен меня занести.
Ангел правого крыла,
Он вяжет и ткет,
Дыханием качает колыбель,
Где лежит ни жизнь, ни смерть – кокона круговерть…
В небольшой повести, давшей заглавие книге, действие тоже происходит в больнице, правда, российской. «Палата №» - наглядный пример творческого метода Анны Соловей, ее «летящего почерка». По боку громоздкую подготовку, экспозицию, житейское правдоподобие. Читателя без подготовки окунают в сконструированную житейскую ситуацию, которая оказывается и экзистенциальной. Герой повести, преуспевающий архитектор Макс, попав по воле случая (точнее, автора), в палату заштатного травматологического отделения, вдруг чувствует, что жизненные установки и правила, которыми он руководствовался, вовсе не бесспорны, что есть многодонная жизнь за пределами «мейнстрима». Человеческое достоинство присуще не только людям продвинутым и успешным, но и застенчивой, «тургеневской» медсестре Тане, сохраняющей веру в старомодные, книжные понятия о добре и солидарности, и даже голому как сокол чудаку-алкашу Петровичу. Его-то Макс и пытается выручить из безнадежного переплета… Казалось бы – куда как не оригинально. А вот поди ж ты, в этой палате, в этой прозе моральные прописи заново звучат свежо и убедительно
Другие вещи, вошедшие в книгу, совсем не так напряженны. Автору хорошо удается эскизное моделирование житейско-психологических ситуаций, вроде бы обыденных, типовых, но с легким сдвигом в гиперболу, гротеск. Реальность тут словно бы совершает вольную экскурсию-экспансию за собственные пределы, обнаруживая фантазийную расплывчатость своих контуров… Грусть, перемешивается с весельем, сарказм по отношению к пошлости, бездуховности, «идолам рынка» уравновешивается юмором и терпимостью («Мыслитель Лу», «Купюра», «На мосту»). Миниатюра «Маленькая бабушка» своей акварельной раскраской и пронзительностью напоминает тексты молодой Татьяны Толстой.
«Близнец» - очередная вариация на вечную тему «отцы (матери) и дети». Очень изобретательно и остроумно выстроена «опрокинутая» сюжетная коллизия: мальчик, растущий без отца, с матерью – «бизнес-вумен», трогательно пытается наладить с ней эмоциональный контакт, пробудить в ней интерес к жизни, уберечь от растворения без остатка в сухом мире менеджмента и компьютерной логики. Эта перевернутость отношений – ребенок, берущий на себя ответственность за сбившихся с пути, по-своему инфантильных взрослых, – порождает в рассказе немало трогательных и смешных эффектов.
Более гротескный обмен ролями совершается в рассказе «Ребенок профессора». Ученый-японец, живущий в Москве, вдруг оказывается беременным. Такой прием, последовательно проведенный, позволяет взглянуть остраненно на привычные физиологические и психологические явления, связанные с этим состоянием.
Некоторые, как известно, любят погорячее. И они найдут в книге что-то для себя. Несколько текстов («Метро», «Голодная луна», «Еще полчаса») выдержаны в жесткой абсурдистской манере, с кошмарами, сновидческими метаморфозами, с распадением форм, связей и смыслов нормального мира. Мне подобная манера, напоминающая об эстетике знаменитых сюрреалистических фильмов Бюнюэля-Дали, кажется несколько архаичной, но это уже дела вкусов и пристрастий. Тем более, что повесть «Метро» сопровождается небольшим циклом стихов, многие из которых ярки и экспрессивны.
В целом же дебютная книга Анны Соловей получилась интересной и многообещающей, с чем можно поздравить и автора, и потенциальных читателей.
