Когда в украинское местечко вошли гитлеровцы, стали сгонять жителей на площадь, Янкель Лемарес бросился к своим. Но сосед, инвалид Василий, «затащил его в свиной хлев и, запечатав ему рот ладонью, тяжело шептал: «Тихо, тихо…» Целый год не разговаривал, «боялся услышать собственный голос», стал чем-то вроде местного сумасшедшего. Но послевоенная жизнь требовала каких-то функций, чтобы не помереть с голоду торговал на базаре иголками для примусов, а однажды, перед праздником, задумался, «что все его близкие, которые теперь живут на небесах, будут радоваться, а он обязательно оставит им на подоконнике… кусочек яблочного штруделя, который они заберут ночью, когда он заснет». И написал богу письмо: «Дорогой Товарищ Бог!.. Скоро Пейсах, наш с Тобой главный праздник… А я… даже не могу купить маленький кусочек штруделя, чтобы положить его на окно, и ждать, когда ночью прилетят моя Рахель и мои ангелочки… Очень прошу выслать мне 50 рублей… Забыл сказать, что советская власть относится к евреям очень хорошо…»
Также в разделе:
Солнце и страсти
Про эрекцию в общественном транспорте, подростковый задор и кубинские приключения
Педагогический роман
Правила танцев для немцев, русских и евреев
Дорогой товарищ Бог
Грустные истории про израильское гражданство и русский вопрос
Девочка-вишенка и нож в голову
Те же люди и проблемы в прозе поколения next
Когда с почты принесли конверт начальнику милиции, он вспомнил свою уничтоженную немцами семью: «Да, он не видел, как убивали его родных, но разве был хоть один день, когда он об этом не думал?» Фронтовик капитан Побойня вызвал Лемареса к себе, достал из кармана купюру в 25 рублей и провел беседу в том смысле, чтобы тот богу больше не писал. Но к следующему празднику старшина снова принес конверт с почты. «Конечно, – писал богу Лемарес, – если бы я в тот раз получил все, что просил, тогда мне хватило бы на два Пейсаха… Ты понимаешь, кого я имею в виду, потому что писать об этом не надо, хотя мне обидно, что Ты ему это простил… Прошу Тебя повторно исполнить мою просьбу. Только, пожалуйста, не передавай деньги через капитана Побойню, потому что он хотя и хороший человек и герой войны, но половину всегда оставляет себе».
Если бы не автор и контекст высказывания, то как раз «за гранью добра и зла». Исследование людей, пребывающих в этом состоянии, и занимают Анатолия Крыма, окончившего в свое время Литературный институт имени Горького по специальности драматурга, а теперь являющегося секретарем украинского Союза писателей. Сюжетные перемены осуществляются последовательно, медленно, вырастая из предыдущего и определяя последующее. Немодный классический литературный русский язык придает тексту основательность достоверности. Точность стиля дана почти что в ощущениях: «Все то же легкое волнение, гревшее грудь, внезапно обморозило».
Книгу составляют семь больших рассказов в целом о том же «еврейском счастье». «В русском вопросе» секретарь парткома Иван Петрович, отказывавшийся принимать героя в партию, теперь отказывает ему в израильском гражданстве, называется Иегудой Пиневичем бен Шломо и объясняет: «Здесь все похоже, Григорий!.. – Иван Петрович полез куда-то под стол – привычку менять трудно – и принялся выставлять водку, стаканы и банку с огурцами». В давшем книге название рассказе «Берл, Берта и другие» покойный муж в сновидении зачитывает вдове-бухгалтерше блокнот с черной бухгалтерией, случайно попавший в гроб к другому покойному. И «в каждом городе есть свой сумасшедший, но не в каждом городе есть Борис Абрамович».
Рассказы берут не сходством характеров героев с нынешними, не перекличкой эпох, а тем, что все они – герои и эпохи – словно пребывают в продолжительной неизменности, и осознавать это положение можно лишь с фатальным юмором. Который автор и демонстрирует почти вне текста, с силой, достойной драматического театра.
