Раиса Шиллимат
Что наша жизнь – любовь?
„Мир держится на тайне, а всякая тайна прекрасна иллюзией, что она может быть разгадана“.
Рецензия на книгу Андрея Кучаева „Sex Around The Clock“ или „Секс вокруг часов“: фривольные рассказы. – М.: АСТ: Зебра Е, 2009. 541 стр.
Прочитав название, книги Андрея Кучаева по-английски, а потом его подстрочный перевод на русский, знатоки английского наверняка улыбнутся: ну и переводчик! И совершенно напрасно: у Кучаева ничего не бывает взятым с потолка. Уже здесь автор посылает весточку, словно предупреждает: читатель, открывший книгу, внимание! Тебя будут водить по лабиринтам реминисценций с множеством извилистых дорожек. Ты будешь кружить вокруг – вокруг да около – самых обычных вещей, и, может быть, вдруг увидишь то, на что раньше не обращал внимания, к примеру, насколько „коряво“ может человек жить, не желая замечать возможных выходов из, казалось бы, тупиковых жизненных ситуаций.
Роман „Секс вокруг часов“ – вторая книга из трёх последних, написанных Кучаевым, объединённых одним лейтмотивом: „Как распознать добро и зло? Что даст потомство? Что погубит?“ Вопросы вечные и далеко не праздные.
Почему именно секс явился осью вращения трилогии? Каким бы высоким интеллектом не обладал человек, каким бы высокодуховным он не был, он приходит в мир связанным физиологией, и уходит из реальности тоже вместе со своим бренным телом. И сколько бы мы ни разговаривали о свободах духа, слова и т. д., от одного свободным человек не бывает никогда – от своей физиологии. О своём герое-гении автор пишет: „Он принимал крест на плечи без восторга, но и без жалоб. Потому что этот крест и был для него его тайным, мучительным, единственным счастьем. Кроме... Вот об этом «кроме» наш рассказ: о любви. И о «сексе». Чувственной стороне любви. И еще – об изнанке «секса»“.
У Кучаева возвышенное „любовь“, и плотское „секс“ – понятия не антагонистические, как это было свойственно литературе эпохи Возрождения (Дафнис и Хлоя, Ромео и Джульетта), а дополняющие одно другое. Наглядной иллюстрацией такого дуализма мог бы служить общеизвестный древнекитайский символ – неразделимость субстанций Ян и Инь. Здесь стоит вспомнить, что главы из его предыдущего романа в журнальном варианте „Знамени“ № 7, 2007 назывались „Тёмная сторона любви“.
Этот роман, также как и первый, „Трах non stop“, не имеет сквозной фабулы, и сюжеты повестей и поэм – на первый взгляд – никак не связаны друг с другом, но – если вчитаться – мостики, прямо или косвенно, перекинуты от одной главы к другой. Все главы, к тому же имеют точку отсчёта на часах – от 0 до 0 часов 1 минуты, то есть, ровно сутки.
В целом, книга – один большой гипертекст, который полон скрытым цитированием и аллюзиями, отсылающими к другим авторам. Наиболее явные из них: Кучаев оглядывается то на безымянного Ланьлинского насмешника – „Секс в Красном тереме“, то на Чосера – „Жернова секса“, а то на Бунина – „Там вдали, где тёмные аллеи“, да и само название „Sex Around The Clock“ не что иное, как аллюзия очень популярной когда-то песни Элвиса Пресли „Rock around the clock“.
В древнем Китае бродячие сказители рассказывали черни свои истории на рынках, и глава „Секс в красном тереме“ уподоблена такому сказанию. Ведь в народе о сексуальных утехах поговаривали всегда. Государство было жёстко сословным, и, что само собой разумеется, использовало своих подданных – на то оно и государство – на всех уровнях.
Легко, словно точными и изящными мазками кисточки по рисовой соломке, написаны картины китайского сада, сама красавица Цин Инь и её спесивый муж, Тайбейский сёгун Янь Лин, которого она продвигает на самый верх служебной лестницы: „Поговаривали и о том, что своей мудростью обязан славный сёгун своей умной жене. Говорили, что в ее голове помещаются сразу десять государственных советников второго ранга, пять советников первого и один – готовящий императору постель для сна“. Идёт рассказ о том, что чиновники, состоящие на службе, падкие на удовольствия и сладкую жизнь, тоже непрочь в карьерных целях использовать государство. Как? Да кто как может! Ради достижения цели не щадя никого, даже своих любимых, и руководствуясь принципом кто кого подомнёт. Успех в такой борьбе, как правило, переменный: „Вот и вытолкали сёгуна взашей его же вчерашние слуги и охранители! Они воспользовались его жалким видом. Да, много зависит от того, что надето на человека! Раздень иного, сними с него золочёный халат и лаковый головной убор с лентами, – и увидит честной люд сморчка, ни на что не годного! А он, бывает, до того лет десять вершил людскими судьбами“.
Вневременной „перпетуум мобиле“ борьбы за власть – в действии.
„Поцелуй в губы“ переносит нас в сегодняшнюю Россию, повествование идёт от первого лица и кажется биографичным. Язык этой главы с ввёртыванием модных англицизмов или сознательно искорёженных русских слов и употреблением матерков, создаёт впечатление просторечия и „отвязности“ дня наступившего:
„По новым меркам я – дискаунтер, лузер, маргинал с рудиментами сентиментов. Сказались заторможенность поколения «эхеад» – антоним «некстам» – и замедленное развитие в ногу с догорбачёвской эпохой. Наш паровоз полетел вперёд, только когда на место машиниста пересел с танка Четырёхпалый. Перестройка свелась к переводу стрелок – «Пере-стрелка», так её надо называть по сути. ... Поменялись ориентиры. И в сексуальном плане тоже. Оказывается, от проклятого прошлого нам оставалось это мудацкое однолюбство, с которым надо было кончать, чтоб не выглядеть папиком, смешным чтоб не казаться. ... Вот какая эпоха постучалась в двери. Де Сада чуть не первого стали переводить!“
Потрясения, пережитые страной в последние десятилетия, новая жизнь по чужому образцу, раскрепощение нравов, или, попросту говоря (пользуясь терминологией, которая у „продвинутого“ современника может вызвать скептическую улыбку), разрушение моральных устоев, а так же смещение акцентов в системе ценностей – всё вместе привело к появлению новых видов и подвидов хомо постсоветикуса: „Лолиту угадал Набоков отнюдь не как объект страсти никчемного самца, а как новый биологический вид: молодая смазливая сила, торгующая не телом, а запретностью. Главный в этих булках изюм – статья за педофилию. Куда шлюхам – они излюблены до дыр, современная фемина делает ставку на уголовный кодекс и нимфоманию – цены ползут вверх! Из этих куколок выводятся гусеницы, которые объедают целые «зелёные» континеты. Из них вырастают стальные бабочки алчных и хищных медведок! Привет Набокову с его бабочками! ... Современные купцы и святоши косятся на красно-бело-голубой угол и крестят пузо с невиданным доселе усердием. Современные паяцы стали креститься в церкви и крестить детёнышей. Комики и пожилые эстрадные скоморохи идут в пресс-секретари духовных лиц, авторы конферансов – в семинарию, чтобы потом получить приход. Правители в полном составе встали рядом с сановными клириками в соборах. ...
В этом ничего бы не было плохого, если бы это был только духовный порыв обновившейся нации. Но нация если и обновилась, то только за счёт свежих и не очень мерзавцев, потому духовный порыв напоминает боярский кислый бздёх ... Вместо смелости – наглость, вместо ума – нахватанность, вместо любви – хош, вместо воспитания – стрём, вместо веселья – герыч и кокс. Ещё нал – наличность: Кэш. Герыча ещё зовут Хаш, или Хэш. Хэш и Кэш. Вот такой Чук и Гек. Чукигекская жизнь“.
Это вовсе не злая патетика – приведённых выше цитат, думается, достаточно, чтобы понять, насколько точно Кучаев изображает происходящее в стране. Комментарии здесь просто излишни.
„Маэстро и Маргариты“ – абсолютный слух относительно своего времени, глава о судьбе композитора Владислава Ждановича: „Время становилось горячим и нервным. Почему-то больше всех горячились люди искусства, а нервничали люди власти“.
Гений боится жизни, он погружён в свой особый мир – мир творческих звуковых фантазий, витает в облаках, тем не менее, это не мешает ему оказаться в плену инстинктов и „запасть“ на обыкновенную бабу, которая тут же становится его веригами.
Свой протест он выражает в музыке. По утверждению психологов, всякий революционный процесс – следствие угнетённых сексуальных инстинктов. Музыка элитарна, и если она, как любое недоступное восприятию обывателя искусство спускается вниз, то получается либо война, либо тотемная трапеза с жертвоприношениями: „Ницше кричал, но кто его слушал? А позже выяснилось, что кое-кто и услышал! Те, кто сидели в зале, когда исполнялась тетралогия «Кольца»! Вагнер! И его «иерихонские» трубы!“
Композитор музыку чувствует, понимает и слышит, Сталин – нет, но делает вид, за ним и все остальные. Автор доводит до гротеска мысль о непостижимости и загадочности искусства: „Вобще, он очень рано понял, что другие-то как раз почти ничего не понимают в волшебном языке музыки, а лишь делают вид. Или понимают его после упрощения, сведения к чувственной азбуке, из которой не составляются ни оттенки, ни полутона. Он часто пользовался этим в своих сочинениях для крамольных реплик или целых памфлетов, как писатели пользуются шифровками «между строк». С той только разницей, что он мог на своём языке говорить прямо, не таясь – никто не был в состоянии взять его за руку, а кто мог бы – не взял бы ни за что – это были свои, посвящённые. Вот и летели порой в зал прямые обвинения, насмешки, изощрённый вызов невежеству толпы, а толпа вставала и аплодировала. Ему порой бывало неловко, но никогда – стыдно. Чаще – уморительно смешно“. Описанную ситуацию, к сожалению, можно наблюдать, как говорится, сплошь и рядом. И не только в России.
„Снимай штаны – я Дубровский“ – самая большая глава в романе, в ней делается попытка стереоскопического изображения одного и того же события с разных „точек съёмки“. Это разговор героя с самим собой, воспоминания о первой любви, переплетающиеся с раздумьями о Родине: „Он летит в Москву, чтобы прикоснуться к земле, подобно Антею. Пора восполнить запас жизненных сил. «Для чего?» «Для борьбы». «С кем?» «С Дьяволом». «Разве не с ним ты заключил договор?» «Хочу взять свою „расписку кровью“ назад!»
Вот так я возвращаюсь – победитель на белом коне! Так они и исчезнут из моей жизни, эти чужаки – я их вычеркну дружной стайкой всё преодолевших чужеземцев, гномов, немецких гипсовых газонных гномов. А мой дед, которому я тёр худую спину, уже на улице купит мне тульский пряник, вкусней которого нет, но вкус этот для новых пришельцев так и останется неведомым, сколько бы они не сочинили историй про мировую несправедливость. Потому что сила идёт из-под земли, и Антею достаточно дотронуться до неё, чтобы налиться силой, а в чужие души Яуза не втекает“.
Постаревший „оголец с Полянки“, который живёт теперь в эмиграции, российский граф Монте-Кристо, летит в Москву „отомстить за Париж, где его обокрали и опозорили“ когда-то. Первое лицо меняется на третье, чередуются воспоминания и действительность. Повествование переходит в уста тех, кому он едет мстить. Герои, каждый на свой лад, освещают одну и ту же жизненную ситуацию, создавая миниголограмму советской жизни семидесятых. Затрагивая работу спецслужб, Кучаев иронизирует: „Проект «Лапа Москвы в ширинке Европы»“ И у каждого из рассказчиков своя правда. Возникает вопрос – существует ли мораль в окончательном варианте, ведь каждый из них, со своей точки зрения, прав – но по-своему.
Сквозным мотивом проходят элементы фантасмагории: замок на Рейне, возвращение в детство и женщины, женщины – родные, близкие, чистые и не очень: „Считалось в те годы, на Родине – чистота. А за сексом – за океан. Или в Европу, где кварталы красных фонарей. Про Амстердам рассказывали такое! Свобода и секс. Свобода секса..... Sic! Похоже, всё перевернулось с ног на голову. За сексом – в Россию. А за свободой куда? На луну!“
Герой мечтает найти девушку, свою первую непорочную любовь, и, как ни странно, неожиданно находит её – сумасшедшую старуху, мать запутавшейся в жизни женщины. Он увозит её с собой, на запад, но счастливого конца история, вопреки ожиданиям, не имеет: самолёту, на котором они летят, приземлиться не суждено.
„Жернова секса“. Об этой сверкающей остроумием главе сам автор рассказывал, что сочинялась она считанные часы: „У Чосера я прочёл озорную балладу, где ветреная жена дурачила простофилю-мужа. Помнится, там соблазнитель пускал прямо в нос рогоносцу из своего зада «руладу исключительного рода»! Я смеялся и удивлялся! Фривольные тексты не выглядели «неприличными»! ... Поиск новых форм и средств выражения заставили меня через полвека вспомнить ту, давнюю фразу из поэмы Чосера и присочинить к ней своё сюжетное оформление“.
В „Жерновах секса“ автор предстаёт перед нами в совершенно новой для него роли – роли стихотворца. Поэма написана стихами, но стихи оптически не оформлены как таковые. И так, мы в гостях у ведьмы на средневековой мельнице, где юноша спасает деревню от затопления (вспомним голландского мальчика), заткнув дыру в дамбе, но совсем не пальцем.
Жернова секса перемалывают всех, как грешников, так и праведников – ведь, по сути и природе своей, люди одинаковы. Недаром в последнее время рыночная литература, которая держит нос по ветру, делает ставку именно на этот инстинкт человека. Автор вовсе не стремится выступить в роли моралиста – мы не находим ни порицания, ни одобрения этого явления – просто озорство и весёлый смех: „Я виноват перед крестом – да что мне? Я им больно битый! Мир, верно, был спасён Христом, но что Христос без Афродиты? Монашек бывший мелет хлеб. Джон Вейн всё правит переправу... Да, верно, мир порой нелеп. Но как он славен, Боже правый! “
Глава „Там вдали, где тёмные аллеи“ имеет подзаголовок „С-вальный грех“, который с традиционным значением понятия свального греха не имеет ничего общего. Здесь обыгрывается имя доброй и простой девушки Вали, которую герой-рассказчик так и не смог ни оценить по достоинству, ни полюбить. Это и есть, как он считает, его грех: „– Эх, ты! – сказала она. – Эх, ты, любила я тебя, а ты...“
Лёгкая грусть и размышления о том, что доброта обязывает к ответственности и призывает к ответу, любовь же, в отличие от неё – нет. Далеко не всегда можно ответить любовью на любовь, и это даже вопреки собственному искреннему желанию – часто не властен человек над собой.
На вопрос что такое любовь, Кучаев, естественно, ответа не даёт. Он размышляет: любовь – это, всё-таки, не всегда секс, а секс, в свою очередь, всё-таки, не всегда любовь, но где грань перехода одного в другое, и есть ли она?
А может, действительно, секс когда-то вдруг „обернётся своей изнанкой, которая есть духовность. Не выраженная или невыразимая духовность. Беззвучие. Тишина“.
Но при чём тут, всё-таки, часы, спросит кто-то?
Всё довольно просто: во-первых, чем дальше автор улетает в мир фантазий, тем больше – всё по тому же старому закону единства места и времени Аристотеля – он нуждается в заземлении. А во-вторых, ничего не бывает без конца, и если вам мало удовольствий плотских, низменных здесь – часы пробили, „кончен бал, погасли свечи“ – надейтесь, и, может быть, вам будут предложены удовольствия другого характера: „Вы в раю“, – иронически закачивает автор свой роман.
Любые интертекстуальные отношения, скрытые аллюзиями, подразумевают какую-то общую базу знаний, которой располагают и автор, и читатель. Без этого аллюзии и реминисценции не работают, из чего следует, что романы Андрея Кучаева могут быть поняты и оценены каждым отдельным читателем ровно настолько, насколько позволяет тому багаж его культурных знаний. Поэтому и диапазон восприятия его произведений очень широк, включая полярные мнения: одни видят в них всего лишь фривольность, другие – глубокие размышления над философскими вопросами, которые занимали лучшие умы человечества во все времена.
И последнее, что хотелось бы отметить – характерную особенность этого гипертекста: он изобилует глубокими и ёмкими мыслями. Их много, по остроте фраз и точности изображения ситуаций и характеристик героев, его можно сравнить разве что с отточенным лезвием косы у хорошего косаря, что позволяет – без преувеличения – говорить о романе, как о благодатном материале для цитирования.
