«Нужно такое имя, которое принесло бы счастье. Лучше всего имя какого-нибудь дурака — дураки всегда счастливы.
За дураками, конечно, дело не стало. Я их знавала в большом количестве. Но уж если выбирать, то что-нибудь отменное. И тут вспомнился мне один дурак, действительно отменный и вдобавок такой, которому везло, значит, самой судьбой за идеального дурака признанный.
Звали его Степан, а домашние называли его Стэффи. Отбросив из деликатности первую букву (чтобы дурак не зазнался), я решила подписать пьеску свою «Тэффи» и, будь что будет, послала ее прямо в дирекцию Суворинского театра. Никому ни о чем не рассказывала, потому что уверена была в провале моего предприятия».
«Пьеска», о которой речь в рассказе Надежды Тэффи «Псевдоним» и которая называлась «Женское счастье», не провалилась на сцене в 1907 году: зрителя смеялись, довольные появлением старухи-генерала, и после того, как опустился занавес, кричали: «Автора! Автора!» Через несколько лет автор стал одним из самых читаемых в Российской империи. Короткие юмористические рассказы Тэффи «про бренное наше житье-бытье» читали люди разных политических взглядов, обывательских настроений, несхожего личного достатка и общественного положения. Существовали свидетели, которые утверждали, что при чтении рассказов Тэффи в голос хохотал большевик В.И.Ленин, а у себя по дворце не так громко, но тоже смеялся последний наш самодержец Н. А. Романов. Еще через несколько лет один из «хохотавших» приказал убить другого, когда во всей стране шла такая братоубийственная война, что многим и теперь не до смеха: поглощены постоянными спорами о том, что это было такое и для чего соотечественники с такой злобой и яростью стали убивать друг друга.
Не точно известна дата ее рождения. Она, может быть, родилась не 21 мая 1872, а в апреле, лет на пять позже. Окончила гимназию и сразу вышла замуж. И вскоре развелась, и уехала в Петербург. В 1901 году ее первое стихотворение «Мне снился сон, безумный и прекрасный…» под девичьей фамилией Лохвицкая было напечатано в журнале «Север». Однажды Надя посетила в Хамовниках Льва Николаевича Толстого, чтобы попросить его оставить в живых князя Болконского, однако, застеснявшись, не попросила, оставив на память открытку с автографом гениального реалиста.
С 1904 года литератор Тэффи публиковала фельетоны в нескольких столичных крупных изданиях, в том числе и в «Биржевых ведомостях». «Газета эта бичевала преимущественно отцов города, питавшихся от общественного пирога. Я помогала бичевать». Стихотворный сборник «Семь огней» вышел в 1910 году. Это был год, когда совсем еще молодой умерла ее старшая сестра, поэтесса Мирра (Мария) Лохвицкая, с которой вместе росли, вместе увлеклись литературой и которую помнят теперь лишь знатоки «Серебряного века», а тогда очень ценил Игорь Северянин. Вышедший сборник строго раскритиковал «серебряный классик» Валерий Брюсов: «…в стихах госпожи Тэффи много красочного, эффектного: но это – красота дорогих косметик, красочность десятой копии, эффекты ловкого режиссёра…» Биографы Тэффи несколько десятилетий разбираются, на кого из режиссеров намекал поэт, и цитируют Куприна: «Она единственная, оригинальная, чудесная Тэффи! Любят ее дети, подростки, пылкая молодежь и зрелые люди труда, и посыпанные сединою отцы». Аверченко, Тэффи, Саша Черный, Дон-Аминадо и другие составляли мощный авторский коллектив журнала «Сатирикон», громивший в прозе и стихах тогдашнюю кривизну жизни при тогдашнем режиме. Все эти авторы были у всех на слуху. Писали быстро и постоянно; и забавляло публику изображение «мелочей обихода» простого обывателя в текстах этих авторов. Сборники раскупались, и применимо к каждому современное «бестселлер» с поправкой на десятые годы прошлого века. Об особенностях творческого труда Тэффи поэт-сатирик Дон-Аминадо вспоминал: «Писать она терпеть не могла, за перо бралась с таким видом, словно ее на каторжные работы ссылали, но писала много, усердно, и все, что она написала, было почти всегда блестяще».
Изображаемые ею обыватели были из разных слоев общества, но чаще из не очень высоких: портные, гимназисты, канцеляристы, фокусники, обувщики, повара, студенты, дантисты, фотографы, домохозяйки. Иногда скромные, по жизни мало счастливые, ею замученные, излишне раздраженные, а иногда такие неуемные, как в рассказе «Демоническая женщина»: «…широко раскроет глаза и, глядя в пространство, завопит: - Селедка? Да, да, дайте мне селедки, я хочу есть селедку, я хочу, я хочу. Это лук? Да, да, дайте мне луку, дайте мне много всего, всего, селедки, луку, я хочу есть, я хочу пошлости, скорее… больше… больше, смотрите все… я ему селедку!» Мужчины большей частью были не только скромны, но иной раз плаксивы, несправедливы, глуповаты, туповаты, жадноваты, а иногда чрезмерно стыдливы, как капитан парохода из рассказа «Святой стыд»: « – …Это только доказывает, что я не свинья… Что я могу испытывать святой стыд и могу уважать женщину, из которой впоследствии получается моя мать. Нельзя быть идиотической свиньей. Если ты грязен и из тебя прут анекдоты, то смотри перед кем ты сидишь! И раз ты оскорбил цинизмом настоящую высокую женщину, то искупи вину!»
Не стоит подчеркивать, что во всех рассказах Тэффи все темы и действующие лица – из самой жизни: и без подчеркивания очевидно. Они, добавим, тесно с ней соприкасаются и никуда из нее не деваются. И это у Тэффи от Чехова, который в силу выдающейся прозорливости отмечал: «Не от войн и революций погибнет мир, а от житейской суеты». «Неживой зверь» называется лучший ее сборник, выпущенный в предреволюционные годы. И такая в нем «правда о мире и человеке», что и сегодня стоит перечитать. И во всей этой книге, почти в каждом рассказе совсем не до смеха, о чем в предисловии автор предупредил: «…в этой книге много невеселого. Предупреждаю об этом, чтобы ищущие смеха, найдя здесь слёзы – жемчуг моей души – обернувшись, не растерзали меня». И от Петербурга до окраин погибавшей империи зачитывались ее рассказами люди, несмотря на критическое отношение автора к себе, на ее строгость к себе: «Часто упрекают нас, бедных тружеников пера, что наши вымыслы слишком расходятся с жизнью и так явно неправдоподобны, что не могут вызвать веры в себя и доверия к себе». («Жизнь и темы»). И в магазинах продавались конфеты «Тэффи», и рассказывали, что один предприниматель, большой поклонник таланта Надежды Александровны, собирался начать производство шляпок дамских «Тэффи», однако грянувшая в 1914-м Великая, но бессмысленная война не позволила наладить производство…
Дурак – персонаж особого авторского внимания. Не центральный, но, как и во всей русской сатирической литературе, один из самых непроходных. У Тэффи он еще и круглый. Тот-то, какой не дурак и не круглый, - тот в чем-то сомневается, от чего-то расстраивается, страдает, не сразу всему верит, порой не верит ничему. Неисправимый скептик, он говорит, что коли ни в чем разобраться не получается, то, значит, обратитесь, господа, к Спинозе: он вам попробует помочь, не зря же говорил: «Ибо смех есть радость, а по сему сам по себе – благо». И слова эти стали эпиграфом к двухтомнику Надежды Тэффи «Юмористические рассказы»…
Дурак счастливый, да еще и круглый, был ее современником еще при царе, век спустя он и наш современник. Он честно это подтверждает. Не сам, а точными словами писателя: «В том-то и дело, что настоящий круглый дурак распознается прежде всего по своей величайшей и непоколебимой серьезности. Самый умный человек может быть ветреным и поступать необдуманно, - дурак постоянно все обсуждает, обсудив, поступает соответственно и, поступив, знает, почему он сделал именно так, а не иначе». Все население, по ее определению, состоит из людей и человекообразных. Одни, несмотря на все испытания, стремятся сохранить в себе человеческое, другие превращаются в девятиглавых гадов с чуткими усиками и перепончатыми лапами. Кошмар он и в России кошмар, но всегда какой-то особенный, перенаселенный и, как мы видим сегодня, ужасно тупой.
Февральская революция грянула именно тогда, когда грянула, и Надежда Александровна вместе с другими сатириконцами приветствовала случившуюся в России смену общественно-политического строя. «Новый Сатирикон», образовашийся после старого «Сатирикона», обрушивался на «временных» с силой недюжинного таланта, критикуя практически за все и прежде всего за укрепление немыслимого и повсеместного бардака.
А потом был год 1918-й. Большевики закрыли «Новый Сатирикон», чтобы не обрушивался ни с какой критикой на новую власть победившего пролетариата. Делать ни в Петербурге, ни в Москве стало нечего, жить не на что и опасно. Тэффи и Аверченко уехали на гастроли в Киев. Она в своих «Воспоминаниях» пишет, что совсем уезжать из России не хотела, надеялась вскоре вернуться в Москву, но слишком уж мрачные, озлобленные и вооруженные до зубов человекообразные пришли к власти. «Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъяренных харь с направленным прямо мне в лицо фонарем, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла».
Полтора года колесили они по Югу России, надеясь, что белые победят «разъяренные хари». Белые, при всей их собственной ярости, проиграли. Тэффи доплывает на корабле до Константинополя. «Глазами, широко, до холода в них, раскрытыми смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо-тихо уходит от меня моя земля».
Так писатель Надежда Тэффи заканчивает свои «Воспоминания», написанные уже в Париже и по мощи изображения сравнимые с «Окаянными днями» И.А.Бунина. И в Париже она тоже была популярным автором, и там одна за другой выходили ее книги, и в ее произведениях был «смех сквозь слёзы», и приобрела она славу не комического, но трагического автора.
А на родине ее постарались забыть и ничего не печатали до 1966 года. Наверное, потому, что, не приняла и не могла принять «великое триумфальное шествие безграмотных дураков и сознательных преступников». Или же все-таки из-за того, что до конца никогда неопределимо, никогда неизвестно и выше всех этих «общественных бурь и волнений». То же, о чем говорил Михаила Зощенко, относится к светлым воспоминаниям о ней: «…Во всех её рассказах какой-то удивительный и истинный юмор её слов, какая-то тайна смеющихся слов, которыми в совершенстве владеет Тэффи… Сущность рассказов, основа их печальна, а часто и трагична, однако внешность искренно смешна».
Ну, а сегодня, кого ни спроси, мало кто скажет, кто такая была Надежда Александровна Тэффи. И происхождение ее псевдонима покажется анекдотичной особенностью начала прошлого века и, может быть, куда-то летящего нынешнего…
Владимир Вестер
