АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ

«Все чеховские рассказы – это непрерывное спотыкание, но спотыкается в них человек, заглядевшийся на звезды».
Владимир Набоков

Самое непостижимое в жизни Чехова – сама его жизнь, начавшаяся более полутора веков назад в «теневой столице империи», городе Таганроге.

Крупная удача постигла деда Чехова в первой половине XIX века: он перестал быть рабом, выкупив себя и свою семью за 3500 рублей. Отец был лавочником. В 1870-е годы он разорился, и вся семья переехала в Москву. Чехов остался в Таганроге, чтобы закончить гимназию. Осенью 1879 года он закончил ее и, переехав в Москву, поступил на медицинский факультет университета.

Рассказы и фельетоны, которые он начал писать, были маленькие, похожие на зарисовки, не без оттенка горечи, но очень смешные, как, например, финальная реплика в рассказе «Маска»: - «Дай-то бог! – вздохнул Евстрат Спиридонович. – Негодяй, подлый человек, но ведь – благодетель!..». Их стали печатать в газетах и журналах, платить за них гонорары, и этим юный Антон Павлович помогал семье не погибнуть в нужде. «Мы жили в тяжкой бедности, перебивались кое-как и не видели никакого просвета впереди, - признавался младший брат писателя, Михаил Чехов. - За три года жизни в Москве мы переменили двенадцать квартир и наконец в 1879 году наняли себе помещение в подвальном этаже дома церкви святого Николая на Грачевке, в котором пахло сыростью и через окна под потолком виднелись одни только пятки прохожих. В эту-то квартиру и въехал к нам 8 августа 1879 года наш брат Антон…» Затем они жили на Сретенке, а после на Якиманке. По словам Чехова, это была «Настоящая провинция: чисто, тихо, дешево и… глуповато». Еще одна квартира на той же Якиманке имела свои печальные особенности: «Надо спать. Над моей головой идет пляс. Играет оркестр. Свадьба. В бельэтаже живет кухмистер, отдающий помещение под свадьбы и поминки (…). Кто-то, стуча ногами, как лошадь, пробежал сейчас как раз над моей головой… Должно быть, шафер. Оркестр гремит…»

Гром этого «невероятного оркестра» сопровождал Чехова всю жизнь, где бы ни жил он: в Москве, Таганроге, в Мелихово, за границей, в Ялте, опять за границей, опять в Москве и снова в Ялте. И почти все то необозримое, что написано о жизни этого великого человека, - попытки разобраться в том, откуда, собственно, вся эта «простая музыка слов, льющаяся из души». И по-прежнему о Чехове непрерывно пишутся книги, статьи, снимаются кинофильмы и ставятся пьесы в бесчисленных сценических вариация, получивших свой ход с режиссерской руки К.С.Станиславского. Чехов переводится на десятки языков. Крупные писатели объявляют его своим литературным учителем. Критики в его рассказах и повестях выискивают сходства и различия между ним и классиками европейской литературы. Но никому не удается окончательно разобраться в том, каким образом удалось высокому мальчику из бедной таганрогской обывательской семьи стать писателем такой глубины и силы, что большинство его произведений не то что потерялись в бурях и катаклизмах двадцатого века, а – напротив! – оказались остро востребованными и в веке двадцать первом.

Обвиняют в невероятном успехе самого Антона Павловича. Его «железный характер», его «страшную волю», его «огромную работоспособность», его «врожденный талант». Его «почти волшебную» способность видеть и запоминать то, что с помощь острого его пера превращалось в десятки блестящих рассказов и повестей.

Врач по специальности и призванию, он категорически отрицал, что в его рассказах и повестях есть хотя бы намек на что-то врачующее «острые болезни общества». Мастерством своим писатель должен только показывать, а быть в сочинениях назидательным доктором, указывать, что и кому надо делать, чтобы вылечиться, не должен. А настоящий врач (по призванию) обязан ездить по расхлябанным холерным дорогам. Он призван лечить людей в сумеречных деревнях и осуществлять врачебную практику в своем флигеле в Мелихово, где теперь не очень большой, но очень приятный музей. И многочисленные посетители этого музея с удивлением узнают, какими старинными инструментами пользовался Чехов-доктор, превращавшийся в Чехова-писателя тогда, когда был свободен от приема больных и многочисленных дел по сельскому хозяйству, созданию новых библиотек, деревенских школ, борьбы за выпуск профессионального журнала «Хирургия» («пусть дадут на него хотя бы 2000 рублей в год»)…

Писал он еще и тогда, когда был свободен от приема гостей. Этих гостей бывало в его доме в Мелихово толпы. «Спали на диванах и по нескольку человек во всех комнатах, - вспоминал его брат Михаил, - ночевали даже в сенях. Писатели, девицы – почитательницы таланта, земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники, званые и незваные, толпились у него по целым неделям». Страдал ли он этого многолюдства? Да, страдал. «С пятницы страстной у меня гости, гости, гости… и я не написал ни одной строки». Тем не менее с юности, когда он приехал из Таганрога в Москву, до самых тяжких последних месяцев жизни страсть к бесконечной веренице «лиц и людей» оставалась все той же юношеской страстью. «Был сейчас на скачках…», «Ел, спал и пил с офицерами…», «Хожу в гости к монахам…», «Пил и пел с двумя оперными басами…», «Бываю в камере мирового судьи…», «Был в поганом трактире, где видел, как в битком набитой бильярдной два жулика отлично играли в бильярд…», «Был шафером у одного доктора…». Не этой ли незавершавшейся череде судеб и характеров, профессий и нравов обязаны мы, по выражению К. И. Чуковского, созданием «грандиозной энциклопедии русского быта восьмидесятых и девяностых годов, которая называется мелкими рассказами Чехова»?

Крупные рассказы и повести Чехова являются чем-то еще более грандиозным, чем даже энциклопедия русского быта. Начавший, по его признанию, «с чепухи» (с мелких рассказов и фельетонов), он быстро эту «чепуху» преодолел и создал такие произведения, которые вторую сотню лет занимают читателей внешней своей простотой и бесконечной своей глубиной: «Степь», «Припадок», «Именины», «Ионыч», «Палата №6», «Студент», «Крыжовник», «Мужики», «Бабье царство», «Попрыгунья», «Черный монах», «Душечка», «В овраге», «Человек в футляре», «Дама с собачкой», «Скучная история»… Никто не может понять, как удалось двадцатидевятилетнему человеку написать историю, в заголовке названной «скучной». На самом деле она нисколько не скучна. Рассказывается в ней о последних месяцах жизни большого ученого, у которого «…так много русских и иностранных орденов, что когда ему приходится надевать их, то студенты называют его иконостасом», а шея напоминает «ручку контрабаса». Этот «известный и почтенный» человек мучительно пытается понять, как и для чего прожил он свою жизнь или не прожил ее никак, а только лишь следовал по ней, увлекаемый непреодолимой силой обстоятельств. «Я чувствую, что долее не могу видеть ни своей лампы, ни книги, ни теней на полу, не могу слышать голосов, которые раздаются в гостиной. Какая-то невидимая сила и непонятная сила грубо толкает меня вон из моей квартиры. Я вскакиваю, торопливо одеваюсь и осторожно, чтоб не заметили домашние, выхожу на улицу. Куда идти?». А в «Даме с собачкой» герой мучительно старается вырваться из цепких объятий пошлых и мертвых обстоятельств. И почти что совсем вырывается из них, абсолютно не ведая, что дальше произойдет с ним и его возлюбленной, случайно встреченной на ялтинской набережной, где отчего-то «…пожилые дамы были одеты, как молодые, и было много генералов».

Быть может, засилье в России генералов и чиновников, непроходимая пошлость, запойная глупость, густая красота природы, тьма просторов, чудовищные расстояния, жестокая бедность и вневременная «осетрина с душком» заставили Чехова все бросить и, несмотря на предупреждения друзей и мольбы многочисленных поклонниц, отправиться в тяжелейшее путешествие на каторжный Сахалин. Двенадцать тысяч верст преодолел он на свои деньги. Проехал через всю Россию без всяких средств передвижения, кроме ног, лошадей, улых пароходов и тряской коляски, чтобы попасть в кромешный ад, созданный человеком для человека. В итоге – полное и окончательное убеждение в том, что… «Хорош божий свет. Одно только не хорошо: мы».

Никто не может понять, каким образом слабое здоровье его позволило ему по пути на островной Сахалин преодолеть всю Россию, но случаются люди, которые понимают, какие реалии позволяли Чехову, преодолевая сибирскую глушь, констатировать: «Нет ни мяса, ни рыбы; молока нам не дали, а только обещали. <…> Весь вечер искали по деревне, не даст ли кто курицу, и не нашли… Зато водка есть! Русский человек большая свинья. Если спросить, почему он не ест мяса и рыбы, то он оправдывается отсутствием привоза, путей сообщения и т.п., а водка между тем есть даже в самых глухих деревнях и в количестве, каком угодно».

Два месяца провел он на Сахалине, а затем по бушующим морям проплыл на пароходах тысячи километрах и доплыл до Одессы. Возможно, неодолимой была тяга его к путешествиям, а возможно, по его признанию, и то, что остро хотелось «…вычеркнуть из жизни год или полтора». Или же более чем откровенное размышление о самом себе: «Помышляю о грехах, мною содеянных, о тысяче бочек вина, мною выпитых <…> …Я совершил столько великих и малых дел, что меня в одно и то же время нужно произвести в генералы и повесить». Друзьям из своего путешествия он пообещал привести манильских сигар и статуэтки обнаженных японских девушек. И привез. Сигар и статуэтки –для лучших друзей, а для себя – живого мангуста. А с настоящей японской девушкой познакомился в Благовещенске и остался доволен ее изумительным любовным мастерством и тем, что в ее маленькой комнате не было «ни тазов, ни каучуков, ни генеральских портретов».

Одна из его многочисленных московских поклонниц, пробовавшая свои силы в написании прозаических произведений, однажды обедала с ним, и он ей с присущей ему откровенностью сказал, что она никогда не станет настоящей писательницей по той причине, что ей «не знаком труд ради куска хлеба». Сам же он, по его словам, стал писателем не потому, что талантлив, а потому, что случай и упорный труд так им распорядились. За тем же обедом Чехов признался, что за шесть лет постарел лет на двадцать. И она, подтверждая это Чеховское наблюдение, сказала потом своей подруге: «Во всей его фигуре была видна такая усталость! Я подумала: весна его жизни миновала, лета не было, наступила прямо осень».

Весной 1894-ого года он приехал в Ялту, чтобы крымский воздух пошел на пользу ему и его легочной болезни, и в Ялте написал рассказ «Студент», названный им «лучшим, самым любимым моим рассказом». В нем главный герой, студент духовной семинарии, ночью у костра рассказывает двум вдовым крестьянкам историю о том, как ученик Петр предал Христа, своего учителя. И, читая этот рассказ, появляется более чем ясное ощущение, что студент-семинарист смотрит на мир глазами в очках Антона Павловича, а в трагедии Христа видит судьбу всего человечества. Тогда же Чехов отослал своему другу и издателю Суворину письмо, в котором выразил свободу от всякого идейного давления на себя и свое творчество, включая и влияние любимого им Льва Николаевича Толстого: «Быть может, оттого, что я не курю, толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно, и это, конечно, не справедливо. Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями. Я с детства уверовал в прогресс… Я любил умных людей, нервность, вежливость, остроумие… Но толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6-7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что-то протестует, расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса». Несколько позже он в «Чайке» голосом Тригорина произнес собственные слова: «Ни на одну минуту меня не покидает мысль, что я должен, обязан писать. Писать, писать и писать».

В непрерывной работе, помогая десяткам людей, формируя провинциальные библиотеки, принимая полчища гостей и вылечивая множество больных, прожил Антон Павлович Чехов тринадцать лет после путешествия на Сахалин. За эти годы он создал столько чудесных литературных произведений, что ни один из его кропотливых биографов не в силах понять, как это получилось. Он стал знаменитым драматургом, женился на московской актрисе Ольге Леонардовне Книппер, и громкий провал первой постановки «Чайки» в Санкт-Петербурге закончился триумфом в Москве и появлением символической птицы на занавесе МХТ.

В апреле 1904 года он уехал из своего дома в Ялте в Москву, любимую им с юности, исхоженную с юности и ставшей особенной, «чеховской», в рассказах его и повестях. В конце мая его видели на улицах города: он на извозчике катался с женой, Ольгой Леонардовной. В первой декаде июня, по настоянию врачей, уехал лечиться в Германию. В городке Баденвейлер супругов поселили в лучшей гостинице «Ремербат», но через два дня попросили покинуть отель: своим кашлем русский приезжий докучает постояльцам, каковые на это жалуются. Антон Павлович и Ольга Леонардовна переехали в частный пансионат «Фредерике», где Чехов помышлял «как бы удрать от скуки», наблюдал с балкона окружающую жизнь и предлагал купить ему новый костюм. Из «Фредерике» он написал доктору Россолимо: «Я уже выздоровел, остались только одышка и сильная, вероятно, неизлечимая лень».

В ночь на 2 июля 1904 году у Чехова был тяжелый сердечный приступ, и жена хотела поставить ему на сердце лед, но он воспротивился, сказав, что лед не поможет холодному сердцу. Вскоре приехал лечивший Чехова доктор Швёрер и увидел, что на спасение надежды нет. Согласно медицинскому этикету, Швёрер подал умирающему коллеге бокал шампанского. Чехов выпил бокал до дна и сказал: «Давно я не пил шампанского». И, повернувшись на левый бок, спокойно уснул.

Гроб с его телом привезли в Москву в прицепленном к пассажирскому поезду красном вагоне-рефрижераторе. По дороге поезд остановился в Петербурге. Родственники, несколько друзей пришли на вокзал. Появился и кто-то из министров: по той причине, что в тот же час из Маньчжурии прибыл гроб с телом генерала Келлера: в Маньчжурии в разгаре была русско-японская военная кампания.

Десятого июля четыре тысячи человек прошли по Москве к Новодевичьему кладбищу. В воротах кладбища образовалась сильная давка. В письме к жене А.М. Горький написал:

«Я так подавлен этими похоронами <…> на душе – гадко, кажется мне, что я весь вымазан какой-то липкой, скверно пахнувшей грязью <…> Антон Павлович, которого коробило все пошлое и вульгарное, был привезен в вагоне для “перевозки свежих устриц” и похоронен рядом с могилой вдовы казака Ольги Кукареткиной. <…> Над могилой ждали речей, их почти не было <…> Что это за публика была? Я не знаю. Влезали на деревья и – смеялись, ломали кресты и ругались из-за мест, громко спрашивали: “Которая жена? А сестра? Посмотрите – плачут! – А вы знаете – ведь после него ни гроша не осталось… – Бедная Книппер! – Ну, что же ее жалеть, ведь она получает в театре десять тысяч” и т.д. Шаляпин – заплакал и стал ругаться. И для этой сволочи он жил, и для нее работал, учил, упрекал”».

За несколько дней до смерти, сидя в шезлонге и обложенный подушкам, Чехов на балконе немецкого частного пансионата придумал пьесу. В финале ее герои оказываются на затертом льдами пароходе; над ними загорается северное сияние; они погибают под звуки оркестра на палубе, при небесном освещении и с какой-то странной надеждой на спасение. На то, что все когда-нибудь станет лучше, и лет, может быть, через триста на горизонте покажется искомое обычным человеком счастливое успокоение.

Прошло больше трети этого срока, и нам остается только представить какой-нибудь новый «Вишневый сад», вырубленный полностью и под корень холодными профессионалами ХХI века.

***
«Пестрые рассказы» и «В сумерках» – первые его книги, появившиеся в 1886 и 1887 г.г. и тотчас завоевавшие большую популярность.

***
По словам Владимира Набокова: «Сам Чехов никогда не занимался политической деятельностью, и не потому что был безразличен к участи простого народа, - он не считал политическую деятельность своим предназначением: он тоже служил народу, но на свой лад. Главной общественной добродетелью для него была справедливость, и всю жизнь он стремился возвысить свой голос против всякой несправедливости, но только как писатель».

***
«Не только к озеленению, оплодотворению земли чувствовал он такую горячую склонность, но ко всякому творческому вмешательству жизнь. Натура жизнеутверждающая, динамическая, неистощимо активная, он стремился не только описывать жизнь, но и переделывать строить ее. То хлопочет об устройстве в Москве первого Народного дома с читальней, библиотекой, аудиторией, театром. То добивается, чтобы тут же, в Москве, была выстроена клиника кожных болезней. То хлопочет об устройстве в Крыму первой биологической станции. То собирает книги для всех сахалинских школ и шлет их туда целыми партиями. То строит невдалеке от Москвы одну за другой три школы для крестьянских детей, а заодно и колокольню и пожарный сарай для крестьян. И позже, поселившись в Крыму, строит там четвертую школу», - писал К.И.Чуковский.

***
Сестра его, Мария Павловна, работала фельдшерицей у Чехова-врача. Она вспоминала, что он «принимал у себя в усадьбе ежегодно свыше тысячи больных крестьян совершенно бесплатно, да еще снабжал каждого из них лекарствами».

***
Одно лишь известие о том, что в Ялте живет Антон Павлович Чехов, притягивало в Ялту десятки чахоточных больных – из Одессы, Харькова, Кишинева. У них не было ни гроша в кармане, но была уверенность: «Чехов обеспечит и койкой, и лечением!» (К.Чуковский.) И он обеспечивал, взваливая на себя нагрузку целого учреждения, всего Попечительства о вновь и вновь прибывавших больных.

***
«Знаменитый Московский Художественный театр, основанный в 90-х гг. двумя любителями, актером-любителем Станиславским и литератором Немировичем-Данченко (оба были одарены необыкновенным сценическим талантом), завоевал известность еще до постановок чеховских пьес. Но тем не менее театр этот поистине «нашел себя» и достиг художественного совершенства благодаря его пьесам, а им принес настоящую славу. «Чайка» стала символом театра – стилизованная чайка изображена на занавесе и программках. «Вишневый сад», «Дядя Ваня», «Три сестры» стали праздником не только для авторов, но и для всей труппы. Смертельно больной Чехов присутствовал на премьере, увидел восторженных зрителей, насладился успехом своей пьесы, а затем, ослабевший как никогда прежде, вернулся в свое ялтинское уединение. Его жена Ольга Книппер, одна из ведущих, я бы даже сказал – первая актриса театра, изредка и ненадолго приезжала к нему в Ялту. Брак этот не был счастливым». (Владимир Набоков)

***
«- Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы? – сказал он Короленко, когда тот только что познакомился с ним. Вот.
Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь – то оказалась пепельница, - поставил ее передо мною и сказал:
- Хотите – завтра будет рассказ… Заглавие «Пепельница».
И Короленко почудилось, что над пепельницей «начинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положения, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже оживленные юмором» (К.И.Чуковский).

Владимир Вестер