В 1906 году от поэта ушла любимая жена Любовь Дмитриевна Менделеева, дочь знаменитого химика Дмитрия Ивановича Менделеева. Ушла от поэта женщина, которой он посвятил «Стихи о Прекрасной даме». Или поэт от женщины ушел… Или оба они друг от друга никуда не уходили, потому что не могли уйти. Разве что в очередное «романтические приключение». У Блока их было несколько, и у Любови Дмитриевны тоже несколько. Ее любовником был поэт и писатель, Борис Бугаев (Андрей Белый), а его любовницами – две актрисы, одна незнакомка в каком-то ресторане, тонкорукая женщина в длинном поезде и неподсчитанные барышни, для которых профессией была физическая любовь. «В ресторане «Пекарь», вспоминал Максим Горький, барышня с Невского рассказывала мне:
«- Это у вас книжечка того Блока, известного? Я его тоже знала, впрочем - только один раз. Как-то осенью, очень поздно и, знаете, слякоть, туман, уже на думских часах около полуночи, я страшно устала и собиралась идти домой, - вдруг на углу Итальянской меня пригласил прилично одетый, красивый такой, очень гордое лицо, я даже подумала: иностранец. Пошли пешком, - тут, недалеко, по Караванной, десять, комнаты для свиданий. Иду я, разговариваю, а он - молчит, и мне было неприятно даже, необыкновенно как-то, я не люблю невежливых. Пришли, я попросила чаю; позвонил он, а слуга - нейдет, тогда он сам пошел в коридор, а я так, знаете, устала, озябла и уснула, сидя на диване. Потом вдруг проснулась, вижу: он сидит напротив, держит голову в руках, облокотясь на стол, и смотрит на меня так строго - ужасные глаза! Но мне - от стыда - даже не страшно было, только подумала: "Ах, Боже мой, должно быть, музыкант!" Он - кудрявый. "Ах, извините, говорю, я сейчас разденусь"… А он улыбнулся вежливо и отвечает: "Не надо, не беспокойтесь". Пересел на диван ко мне, посадил меня на колени и говорит, гладя волосы: "Ну, подремлите еще". И - представьте ж себе - я опять заснула, - скандал! Понимаю, конечно, что это нехорошо, но - не могу. Он так нежно покачивает меня и так уютно с ним, открою глаза, улыбнусь, и он улыбнется. Кажется, я даже и совсем спала, "когда он встряхнул меня осторожно и сказал: "Ну, прощайте, мне надо идти". И кладет на стол двадцать пять рублей. "Послушайте, говорю, как же это?" Конечно, очень сконфузилась, извиняюсь, - так смешно все это вышло, необыкновенно как-то. А он засмеялся тихонько, пожал мне руку и - даже поцеловал. Ушел, а когда я уходила, слуга говорит: "Знаешь, кто с тобой был? Блок, поэт - смотри!" И показал мне портрет в журнале, - вижу: верно - это он самый. "Боже мой, думаю, как глупо вышло"».
Александр Блок написал 18 циклов стихотворений. Они составляют три тома «Романа в стихах». Через восемь лет после его смерти Любовь Дмитриевна в откровенных своих мемуарах бросила вызов всем, кто утверждал, что разбирается в стихах Блока:
«Критик и думает, рассказав эти свои наблюдения, что он что-то сообщит или узнает о творчестве Блока. Как бы не так! Уж очень это простенько, товарищ критик, уж очень "гимназист VIII класса"! А получается так простенько потому, что вы берете уже законченное, говоря о начале, вы уже знаете, какой будет конец. Теперь уж ведомо и школьнику, что "Двенадцать" венчает творческий и жизненный путь Блока. Но когда Блок писал первое свое стихотворение, ему неведомо было и второе, а не то что впереди...»
Впереди были все циклы (главы), весь «Роман в стихах», созданный по спирали, с возвратом к прежним темам, образам, впечатления, отъездом в Венецию, «метелями», «болотами», «низкими потолками», «мрачными дверями» и Христом впереди… И читателю, чтобы роман прочитать, потребуется несколько дней и ночей. Но что с осмыслением прочитанного? Верно ли, что Блок в день завершения поэмы «Двенадцать», 29 января 1918 года, в своей записной книжке написал: «Сегодня я - гений»? И почему сегодня, когда навсегда? Ведь именно гением был человек из очень образованной, аристократической семьи, впервые в жизни влюбившийся в возрасте шестнадцати лет в тридцатисемилетнюю замужнюю женщину, а в семнадцать лет в любительском спектакле «Гамлет» впервые взял за руку свою будущую жену. И, словно странные стихи, фрагменты их дальнейшей жизни могут следовать с перерывами друг за другом, оборачиваясь «мистикой предчувствия чего-то неизбежного», но «строгое лицо и голова флорентийца эпохи Возрождения» (слова М.Горького) перед нами и стихи:
Всегда хочу смотреть в глаза людские,
И пить вино, и женщин целовать,
И яростью желаний полнить вечер,
Когда жара мешает днем мечтать.
И песни петь! — И слушать в мире ветер!
…Последний день ноября 2018 года, ветер. И очень понятное ощущение, что на осмысление прочитанного не хватит всей жизни. Любой из страстных поклонников творчества этого «флорентийца» это скажет, признав Александра Блока «лучшим русским поэтом ХХ века», и снова прочтет: «И век последний, ужасней всех, Увидим и вы и я. Все небо скроет гнусный грех, На всех устах застынет смех, Тоска небытия...» Непревзойденный Блок. Символист, романтик, реалист. Всё вместе движется по спирали. С первых написанных строк 1896 года. И всегда там, «…где разноликие народы Из края в край, из дола в дол Ведут ночные хороводы Под заревом горящих сел». «Страшный мир». Гениально воспетый поэтом. Он и на «стойку в кабаке опирался», и однажды бюст Аполлона кочергой разбил, с красным знаменем в революцию входил и из нее уходил, напоследок сказав:
Я верю: новый век взойдет
Средь всех несчастных поколений.
Пусть день далек — у нас все те ж
Заветы юношам и девам:
Презренье согревает гневом,
А зрелость гнева — есть мятеж.
И был мятеж, и новый век взошел, а прозренье не наступило.
Что дальше?
А дальше фрагмент мемуаров Любови Менделеевой:
«Мужество покидало меня только за чисткой этих селедок: их запах, их противную скользкость я совершенно не переносила и заливалась горькими слезами, стоя на коленях, потроша их на толстом слое газет, на полу, у плиты, чтобы скорее потом избавиться от запаха и остатков. А селедки были основой всего меню… Я отдала революции все, что имела, так как должна была добывать средства на то, чтобы Блок мог не голодать, исполняя свою волю и долг - служа октябрьской революции не только работой, но и своим присутствием, своим "приятием"».
Так что многое представляется необычным в своей многозначительной правоте. Поэт революцию «принял», гениально события описал, но об революцию споткнулся, упал и разбился, не дописав главной и невыносимо болезненной темы «Россия и интеллигенция». И было так в финале катастрофы, как пишет об этом Менделеева:
Мрачность, пессимизм, нежелание, глубокое - улучшения, - и страшная раздражительность, отвращение ко всему, к стенам, картинам, вещам, ко мне. Раз как-то утром, он встал и не ложился опять, сидел в кресле у круглого столика около печки. Я уговаривала его опять лечь, говорила, что ноги отекут - он страшно раздражался с ужасом и слезами: "Да что ты с пустяками! что ноги, когда мне сны страшные снятся, видения страшные, если начинаю засыпать...", при этом он хватал со стола и бросал на пол все, что там было, в том числе большую голубую кустарную вазу, которую я ему подарила и которую он прежде любил, и свое маленькое карманное зеркало, в которое он всегда смотрелся, и когда брился, и когда на ночь мазал губы помадой или лицо борным вазелином. Зеркало разбилось вдребезги. Это было еще в мае; я не смогла выгнать из сердца ужас, который так и остался, притаившись на дне, от этого им самим, нарочно разбитого зеркала. Я про него никому не сказала, сама тщательно все вымела и выбросила».
…Осмыслить 18 циклов (глав) стихов Блока, составляющих три тома в их последней редакции крайне затруднительно, если вообще возможно. Даже осознавая, что, по словам Блока, «Каждое стихотворение необходимо для образования главы; из нескольких глав составляется книга; каждая книга есть часть трилогии; всю трилогию я могу назвать «романом в стихах»...» И даже зная о том, что он сказал писателю и поэту Андрею Белому: «...таков мой путь, теперь, когда он пройден, я твердо уверен, что это должное и что все стихи вместе — «трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света — через необходимый болотистый лес — к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и… – к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру…)»
Встречается на просторах «российской вселенной» о нем все, что можно встретить или не встретить, но вообразить. Все, что известно на сегодняшний день об Александре Блоке. Есть и такие его поклонники, которые всего «Романа в стихах», не читали, но упивались им выборочно. На первом месте «Незнакомка», затем «Ночь, улица, фонарь, аптека», потом «Двенадцать», а потом «Скифы». У некоторых отсутствуют в перечне предпочтений «Скифы». Их самые любимые «Стихи о Прекрасной Даме», посвященные Любови Мендлеевой. И, может быть, цикл «Новая Америка». Или «Город». Другие читают и перечитывают Блока раннего периода, когда он был совсем молодым символистом, находился под мощным влиянием Владимира Соловьева и написал «Ante lucem» («До света») - первую главу «романа», предвидя свой путь «страстей человеческих» до последней главы «трилогии вочеловечения». И еще не было закончена эта последняя глава, когда на вечере в честь Пушкина Блок сказал: «Мы умираем, а искусство остается».
А когда начинается?
Без хронологических уточнений тогда, когда мы снова и снова перечитываем Блока и выходим в ночь. В ночи мы видим «улицу, фонарь, аптеку». И «Незнакомку» тоже видим: она в ресторане, он за соседним столом; он произносит: «Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен». И для нас, быть может, как-то иначе видится «Город» и слышится, словно голосом нашего «я», одного из миллионов, в котором поэт к ужасу своему имел несчастье растворяться: «Душа настоящего человека есть самый сложный и самый певучий музыкальный инструмент. Бывают скрипки расстроенные и скрипки настроенные. Расстроенная скрипка всегда нарушает гармонию целого; ее визгливый вой врывается докучной нотой в стройную музыку мирового оркестра Художник — это тот, кто слушает мировой оркестр и вторит ему, не фальшивя». И оживает в нас давнишний «Балаганчик», а затем все остальное… И опять метель, ненастье, и голос Блока, вошедшего в какую-то комнату со слезами на глазах:
Миры летят. Года летят.
Пустая Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь,— который раз?
«Если вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем».
Владимир Вестер
