«Господа, океан меня разочаровал, он совсем не такой величественный, как я думал».
Океан, разочаровавший английского писателя и поэта ирландского происхождения, полное имя которого Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд, был Атлантический. Как лондонский денди и эстет он к тому времени уже прогремел на всю столицу Британской империи, а позднее стал одним из самых парадоксальных драматургов поздней Викторинской Англии. Страны, по мнению различных историков, чуждой всяческих парадоксов, жившей традиционно, несколько напыщенно и не слишком хорошо понимавшей изысканное творчество Оскара Уайльда. Викторианская Англия «похоронила» в 1900 году «великого эстета» в Париже, на кладбище Баньо, откуда прах его через 10 лет перенесли на Пер-Лашез.
Через Атлантический океан он переплыл в 1882 году. Просвещенные американцы ждали, когда к ним приплывет Оскар Уайльд, а непросвещенные не ждали. И без нынешних средств мгновенной доставки информации было в Новом Свете известно, что едет к ним лондонский денди с зеленой гвоздикой в петлице. Денди, которого принимают в высоких английских аристократических кругах: «Приходите обязательно, сегодня будет этот ирландский остроумец».
«Ирландский остроумец» родился в Дублине, в доме 21 по улице Уэстлэнд-роу: и дом, и улица сохранились. Упитанный мальчик с толстыми губами – второй ребёнок, после старшего брата Уильмса. Отец – сэр Уильям Уайльд, уникальный хирург, ловелас и трудоголик. Мать, Джейн Франчески Уайльд, светская дама без определенных занятий, кроме пылкой любви к стихам, иностранным языкам и дружеским вечеринкам. Первое свое и самое прекрасное образование Оскар получил в родном доме. Он всю жизнь считал себя обязанным отцу и матери за то, что с раннего детства его первой и пожизненной страстью стали книги. «Книги он любил, как любят цветы, перебирал их, как самоцветные камни», - писал выдающийся наш писатель и большой поклонник Оскара Уайльда, Корней Чуковский. В 1916 году он стал обладателем листа бумаги с рукописными строками великолепного ирландца. Он вглядывался в эти строки, читал их и перечитывал. И думал так, как об Уайльде написал в своей статье о нем:
«Когда думаешь об изумительной пестроте его творчества, о том, что он с одинаковой легкостью писал и стихи, и философские трактаты, и фарсы, и критические статьи, и рассказы и трагедии, и сказки для детей, и статейки о дамских нарядах, - чувствуешь кровь его отца». Он и о матери Оскара в этой статье написал, и поразительна для нас ее разносторонность:
«Дама знает и латынь, и древнегреческий, она знает все языки. Но как странно она одета! В пунцовом балахоне, вся в лентах и кружевах, густо напудрена, и словно языческий идол, увешана брошами и медальонами. Кольца, браслеты, драгоценные камни! А если вы придете к ней вечером, когда собираются гости, она встретит вас в золоченой короне! Вечером, при розовых абажурах, ей будет не больше тридцати».
А сыну младшему сколько будет при тех английских абажурах, гостях и маме в короне? Ему – лет двенадцать, и у него все признаки того, каким знаменитым Оскаром Уайльдом станет он лет через пятнадцать:
«Он с вялым пренебрежением глядит из окна, как другие дети играют в футбол. Мальчишеские игры не по нем. Он такой степенный и высокомерный. Ему двенадцать лет, а уж он по воскресеньям носит цилиндр на своих девических кудрях, и товарищи, конечно, ненавидят этого чинного франта. Как-то вечером, в школьном парке, когда торжественной поступью он шествовал мимо них, они накинулись на него, связали его по рукам и ногам, поволокли на высокий пригорок, и, запыленный, исцарапанный до крови, он встал в созерцательную позу и с восхищением мелодически молвил: - Какой отсюда, с холма, удивительный вид!».
Вкусивший в детстве удивительный вид с холма, Оскар ни за что впоследствии не отступит от своего убеждения, парадоксального по смыслу и сути:
«Разве то, что приятно вкушать, не создано для вкушающего? И в том, что сладостно пить, разве заключается отрава?» И будет он «пить и вкушать» с таким сладострастием, что писатель Дуглас в своей книге о нем не сможет не написать: «Он был величайший обжора изо всех, каких я когда либо знавал».
Мы о таком тоже догадывались, но забыли когда. Мы – поклонники парадоксального Оскара, но далеко не все. Мы не очень можем понять, как это может быть, чтобы у человек была «Тщательно выбранная бутоньерка эффектнее чистоты и невинности». Нам не всегда ясно, из каких соображений «Красиво завязанный галстук - первый в жизни серьёзный шаг». Мы, может, даже внутренне протестуем, когда читаем о том, что «Только поверхностные люди не судят по внешности». А Оскар между тем горстями высыпал свои сверкающие, как изумруды, афоризмы в высших кругах Британской столицы. Он был завсегдатаем салонов, этот «пухлый, избалованный мальчик», росший, по словам Чуковского, «среди фальшивых улыбок, супружеских измен, преувеличенных жестов, театральных поз и театральных слов».
В Америке, куда он приехал 1882 году, не мало было всего того, что только что названо. Был и случай на таможне. У Уайльда спросили, не везет ли он чего-нибудь такого, что облагается пошлиной; на что он сказал: «Ничего, кроме гения». Он в своей гениальности был убежден, хотя написал едва ли сотую часть того, что мог написать. А те, кто его не любил, считали его шарлатаном. Он им, конечно, не был, этот «неповерхностный человек, которого судить можно было и по внешности». И он как блестящий денди с той стороны Атлантического океана читал в Новом Свете лекции студентам, и стоя студенты аплодировали ему. И тут же – шум и блеск такого скандала, какого еще не знал Новый Свет. Он заходил в нью-йоркские рестораны, и посетители кидались в него тарелками с остатками пищи. В окна его экипажа летели камни, и, чтобы защитить его от толпы, к нему приставили чуть ли не взвод полицейских. Однажды на его лекцию пришли шестьдесят студентов, одетых, как он, и каждый из этих студентов был «в бархатном берете, с длинными локонами, с отложными кружевными манжетами, в коротких панталонах и длинных чулках»; и он им сказал: «Самая неприятная вещь для меня, когда мне пытаются подражать». И до наших дней любой, кто позволит себе попытку скопировать Оскара Уайльда, обречен услышать его слова, выворачивающие «наш привычный мир» наизнанку: «Душа родится дряхлой, но становится все моложе.»; «Ненужные вещи в наш век единственно нам нужны.»; «Холостяки ведут семейную жизнь, а женатые - холостую.»; «Ничего не делать - очень тяжелый труд.»; «Если скажешь правду, все равно рано или поздно попадешься.»
В Америке он прожил около года и вернулся в Лондон. Чтобы в главном британском городе состоялись все самые странные и мрачные эпизоды его недлинной, как бы нарочно придуманной, досконально исследованной и во всех смыслах легендарной биографии: «Истинны в жизни человека не его дела, а легенды, которые его окружают. Никогда не следует разрушать легенды. Сквозь них мы можем смутно разглядеть подлинное лицо человека».
Подлинного Оскара Уйльда разглядели и стал известен почти везде «самый оторванный от земли, самый нестихийный, самый неорганический в мире человек». Всепланетная слава пришла через годы, уже в ХХ веке, до которого он не дожил двадцать семь дней: «Я так и останусь в ХIХ веке».
Эпохальный рубеж не был им преодолен после двух страшных лет в тюрьме, куда он попал по надуманному обвинению в «циничном нарушении норм общественной морали». Якобы он нагло сожительствовал с юношей из высших кругов. В чем обвинил писателя некий маркиз и отец этого юноши. Уайльд объявил, что это наглая клевета и подал на этого отца и маркиза в суд. Суд встал на сторону маркиза и обвинил Уайльда. Получился «страшный юридический перевертыш», в результате которого всех собак повесили на писателя. Суд был подлый, грубый, пошлый и неправый. Но и его Уайльд превратил в заметное лондонское представление. И на нем под хохот публики, набившейся в зал судебного заседания, он что-то такое сказал, что потом все газеты друг у друга переписывали. Но это не помогло: в ручных кандалах и полосатой робе его доставили в грубый британский застенок Рэдингтон. Многочисленные друзья все куда-то пропали; жена и сын сели на корабль и уплыли в Североамериканские Соединенные Штаты.
За два года тюремного заключения он из блестящего, потрясающего, гениального и выдающегося эстета и денди, поэта, прозаика и драматурга, превратился в очень больного человека, который после освобождения из застенка под чужим именем Мельтона-Скитальца эмигрировал из Англии во Францию, в приморский городок Варневаль. Там он написал свою «Балладу о Рэдингской тюрьме». Он в этой балладе разнес всю эту тюрьму, не оставив камня на камне от системы планомерного унижения человеческой личности, обреченной на каторге на бессмысленную переноску камней. И что-то еще написал, но уже не такое значительное и не такое «эстетское», как строки из «Портрета Дориана Грея», являющего, по мнению знатоков его творчества, вершиной «оскаруайльдовской литературы»:
«Там были опалы и сапфиры, опалы в хрустальных чашах, а сапфиры в чашах из ясписа. Крупные зеленые изумруды были разложены рядами на тонких блюдах из слоновой кости, а в углу были шелковые тюки, набитые бирюзой и бериллами. Рога из слоновой кости были полны до краев пурпуровыми аметистами, а рога из меди - халцедонами... На овальных плоских щитах там были насыпаны карбункулы, иные такого цвета, как вино, иные такого - как трава». И сам «Портрет», стареющий на глазах, теряющий волосы и зубы, явился тем, о чем говорил блестящий автор романа: «Это душа стареет незаметно, а не портрет». И молодой убийца Дориан Грей навеки красив и прекрасен, а душа его безобразна. И не может быть понята душа самого автора, совершившего свой творческий подвиг, поставившего с ног на голову «всё самое литературное», что было создано до него и кое-что даже потом, утверждая, что «я бы мог стать писателем, но это слишком просто».
К.И.Чуковский в статье об Оскаре Уальде писал: «В Варневале он вел идиллическую жизнь, много возился с детьми, ложился в десять, вставал в половине восьмого, но вскоре неожиданно уехал в Неаполь к Дагласу, после чего перестал писать, опустился. Последние два года своей жизни он провел в Риме, в Париже и в Швейцарии. Скончался в Париже 3 декабря 1900 года, перейдя перед кончиной в католичество».
Напыщенный сфинкс на его могиле появился через десять лет как символ его всемирной неразгаданности и был зацелован «оскарками» до такой степени, что через сто лет пришлось помещать его в стеклянный саркофаг. Анализ женской губной помады показал, что она содержит некоторые разрушительные компоненты, способные угробить надгробного сфинкса, но не замечательного автора пьесы «Как важно быть серьезным» или рассказа «Кэнтервильское приведение». Трехсотлетние самоходные мощи в кандалах рациональные янки, прибывшие из-за океана, доводят до сумасшествия. Не приведение старинного замка их до смерти напугало, а они его с помощью половой щетки и совка для сбора мусора. (Говорят, что наш один современный русский купил в Англии замок и попытался повторить эту «комическую драму», но «американского подвига» у него не вышло: обнаружили зарвавшегося вскоре мертвым и в кандалах.)
Аналогов в мировой литературе писателя, полное имя которого Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд, не обнаружено. Всякое сходство с ним оказывается невероятным. Его выдающийся афоризм «Путь парадоксов – путь истины» в высшей степени верен.
Владимир Вестер
