Лежат они — написанные наспех,
Горячие от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.
И слышу я, что где-то в мире грозы,
Что амазонок копья блещут вновь…
А я — пера не удержу! Две розы
Сердечную мне высосали кровь.
Автобиография
Родилась 26 сентября 1892 г., в Москве. Отец - Иван Владимирович Цветаев - профессор Московского университета, основатель и собиратель Музея изящных искусств, выдающийся филолог. Мать - Мария Александровна Мейн - страстная музыкантша, страстно любит стихи и сама их пишет. Страсть к стихам - от матери, страсть к работе и к природе - от обоих родителей.
Первые языки: немецкий и русский, к семи годам - французский. Материнское чтение вслух и музыка. Ундина, Рустем и Зораб, Царевна в зелени - из самостоятельно прочитанного. Нело и Патраш. Любимое занятие с четырех лет - чтение, с пяти лет - писание. Все, что любила, - любила до семи лет, и больше не полюбила ничего. Сорока семи лет от роду скажу, что все, что мне суждено было узнать, - узнала до семи лет, а все последующие сорок - осознавала.
Мать - сама лирическая стихия. Я у своей матери старшая дочь, но любимая - не я. Мною она гордится, вторую - любит. Ранняя обида на недостаточность любви. Детство до десяти лет - старый дом в Трехпрудном переулке (Москва) и одинокая дача Песочная, на Оке, близ города Тарусы Калужской губернии.
Первая школа - музыкальная школа Зограф-Плаксиной в Мерзляковском переулке, куда поступаю самой младшей ученицей, неполных шести лет. Следующая - IV гимназия, куда поступаю в приготовительный класс. Осенью 1902 г. уезжаю с больной матерью на Итальянскую Ривьеру, в городок Nervi, близ Генуи, где впервые знакомлюсь с русскими революционерами и понятием Революция. Пишу Революционные стихи, которые печатают в Женеве. Весной 1902 г. поступаю во французский интернат в Лозанне, где остаюсь полтора года. Пишу французские стихи. Летом 1904 г. еду с матерью в Германию, в Шварцвальд, где осенью поступаю в интернат во Фрайбурге. Пишу немецкие стихи. Самая любимая книга тех времен - "Лихтенштейн" В. Гауфа. Летом 1906 г. возвращаюсь с матерью в Россию. Мать, не доехав до Москвы, умирает на даче Песочная, близ города Тарусы.
Осенью 1906 г. поступаю в интернат московской гимназии Фон-Дервиз. Пишу Революционные стихи. После интерната Фон-Дервиз - интернат Алферовской гимназии, после которого VI и VII класс в гимназии Брюхоненко (приходящей). Лета - за границей, в Париже и в Дрездене. Дружба с поэтом Эллисом и филологом Нилендером. В 1910 г., еще в гимназии, издаю свою первую книгу стихов - "Вечерний альбом" - стихи 15, 16, 17 лет - и знакомлюсь с поэтом М. Волошиным, написавшим обо мне первую (если не ошибаюсь) большую статью. Летом 1911 г. еду к нему в Коктебель и знакомлюсь там со своим будущим мужем - Сергеем Эфроном, которому 17 лет и с которым уже не расстаюсь. Замуж за него выхожу в 1912 г. В1912 г. выходит моя вторая книга стихов "Волшебный фонарь" и рождается моя первая дочь - Ариадна. В 1913 г. - смерть отца.
С 1912 по 1922 года пишу непрерывно, но книг не печатаю. Из периодической прессы печатаюсь несколько раз в журнале "Северные записки".
С начала революции по 1922 г. живу в Москве. В 1920 г. умирает в приюте моя вторая дочь, Ирина, трех лет от роду. В 1922 г. уезжаю за границу, где остаюсь 17 лет, из которых 3 с половиной года в Чехии и 14 лет во Франции. В 1939 г. возвращаюсь в Советский Союз - вслед за семьей и чтобы дать сыну Георгию (родился в 1925 г.) родину.
Из писателей любимые: Сельма Лагерлеф, Зигрид Ундсет, Мэри Вебб. С 1922 по 1928 г. появляются в печати следующие мои книги: в Госиздате "Царь-Девица", "Версты" 1916 г. и сборник "Версты"; в Берлине, в различных издательствах, - поэма "Царь-Девица", книги стихов "Разлука", "Стихи к Блоку", "Ремесло" и "Психея", в которые далеко не входит все написанное с 1912 по 1922 г. В Праге, в 1924 г., издаю поэму "Молодец", в Париже, в 1928 г., книгу стихов "После России". Больше отдельных книг у меня нет. В периодической прессе за границей у меня появляются: лирические пьесы, написанные еще в Москве: "Фортуна", "Приключение", "Конец Казаковы", "Метель". Поэмы: "Поэма Горы", "Поэма Конца", "Лестница", "С Моря", "Попытка комнаты", "Поэма Воздуха", две части трилогии "Тезей": I ч. "Ариадна", II ч. "Федра ", "Новогоднее", "Красный бычок", поэма "Сибирь". Переводы на французский: "Le Gars" (перевод моей поэмы "Молодец" размером подлинника) с иллюстрациями Н. Гончаровой, переводы ряда стихотворений Пушкина, переводы русских и немецких революционных, а также и советских песен. Уже по возвращении в Москву перевела ряд стихотворений Лермонтова. Больше моих переводов не издано.
Проза: "Герой труда" (встреча с Брюсовым), "Живое о живом" (встреча с Волошиным), "Пленный Дух" (встреча с Андреем Белым), "Наталья Гончарова" (жизнь и творчество), повести из детства: "Дом у Старого Пимена", "Мать и Музыка", "Черт" и т. д. Статьи: "Искусство при свете совести", "Лесной царь". Рассказы: "Хлыстовки", "Открытие Музея", "Башня в плюще", "Сказка матери", "Жених", "Китаец" и многое другое. Вся моя проза - автобиографическая.
Январь 1940, Галицино
***
Не было или не могло быть в Автобиографии Марины Ивановны Цветаевой множества свидетельств, писем, дневников, записок. Да, не было и не могло быть...
...Воспоминаний о ней ее близкой подруги по гимназии, Валентины Генерозовой:
«Меня поражало, когда я читала ее детские записи, как мог маленький ребенок так осмысленно, почти по-взрослому, описывать свою жизнь, то есть свои радости, горести, игры и шалости, обиды, наказания и прочие детские переживания. В основном же, как и дневниках (уже более старшего возраста), так и в своих письмах, Марина скупо описывала какие-нибудь события из своей жизни, а больше в них было размышлений и рассуждений на самые разнообразные темы».
...Рассказа одной из ее знакомых:
«Это произошло в клубе писателей на Воровского, в старом здании бывшей масонской ложи, где в дубовом зале со скрипучей лестницей на хорах был устроен традиционный книжный базар последней предвоенной весною. Было людно, были писатели, писательские жены, модные в то время актеры, кинозвезды, художники, музыканты. Одни интересовались книгами (немногие, правда), другие забежали просто так: себя показать, на людей посмотреть, с кем-то встретиться, завести деловое знакомство. Было сутолочно, шумно. Появилась Цветаева. Ее здесь никто не знал, почти никто, стихи ее читали только в списках, да и то любители, поэты. Но кто-то кому-то сказал: "Цветаева, поэт, эмигрантка из Парижа..." И пошел шумок, шепоток. "Поэт" - мало кому что говорило, "эмигрантка из Парижа" - было интересно. Правда, уже успел вернуться и даже умереть Куприн».
...Слов цветаеведа Ирмы Кудровой в ее биографической книге «Путь комет»:
«Если бы Цветаева просто была влюбчива! Но ее страстью было проживать живую жизнь через слово; она всегда именно с пером в руках вслушивалась, вчувствовалась, размышляла. И потому то, что у людей других профессий остается обычно на периферии памяти и сознания, то, что, как правило, скрыто от ближних и дальних (а нередко даже и от себя), — у Марины Цветаевой почти всякий раз выведено за ушко да на солнышко. То есть чернилами на чистый лист бумаги — из присущего ей пристального внимания к подробностям своей душевной жизни, постоянно ускользающим в небытие».
...Строк из неотправленного Цветаевой письма одной из ее горячих поклонниц:
«В Париже я один раз была на Вашем вечере, когда Вы читали о Мандельштаме. Вы оказались неувядаемее меня — Вы еще говорили к людям, вероятно, Вам это было еще интересно. Ваша живость меня утомляла (я в тот день не обедала). Ваше красное платье дразнило меня, как быка. Ваша дочь выросла, а Вы нет. Стихи у меня в душе проходили медленнее и чревовещательнее. Мне казалось, что меня отделяет от людей не воздух, а плотная струящаяся вода, и через нее лучи доходили преломленные, а звуки звонкие, но искаженные… Еще один раз я видела Вас на каком-то литературном вечере. По заметке в газете я знала, что Вы будете. Я разглядывала публику и не могла Вас узнать, а узнав, дрогнула. Что с Вами стало? Что сделало Вас тихой и ласковой? Это грустнее всего, что можно было бы себе вообразить. Я знаю, что и внутренне, и внешне Ваша жизнь тяжела (будь она легкой, Вы бы инстинктивно сделали бы ее тяжелой). Я знаю, что сейчас Ваша настольная книга — Эпиктет, что Вы в смиренном искусе чистите картошку и воспитываете сына, отрывая священное время от стихов. При Вашей строптивости, сложности, размахе — почему вдруг тишина, почему внимательность, хоть временные? Откуда и куда они?»
...Документальных данных о том, что она уехала из Москвы в Берлин в 1922 году, не приступив к переводу «Гамлета», которого Мейерхольд собирался поставить «широко, по-коммунистически и авангардно», с главной оптимистической сценой на кладбище. О том, что самые гениальные ее сборники стихотворений были созданы и частично изданы именно в эмиграции. О том, что о публикации их в СССР не могло быть и речи. О том, что в 1931 году муж Цветаевой, Эфрон, стал агентом НКВД во Франции и оказался талантливым вербовщиком: с его «легкой руки» агентами НКВД стали 24 человека. Им заинтересовалась французская полиция, и он в 1937 году срочно выехал в СССР, куда в своих темпераментных письмах, высылаемых с диппочтой, звал Цветаеву. Она любила Эфрона с ранней юности и считала его «самым благородным и бескорыстным человеком на свете». Она полагала, что в Белом движении «он видел спасение России и правду, когда он в этом разуверился – он из него ушел, весь, целиком – и никогда уже не оглянулся в ту сторону». Французская же полиция пристально стала оглядываться в сторону самой Цветаевой. Ее вызвали на допрос в префектуру, откуда отпустили, когда она стала читать стихи свои и чужие по-французски. Полицейские решили, что перед ними безумная женщина, сошедшая с ума на почве мрачных осложнений жизни, серьезных «гендерных проблем», разочарованная во всех эти «деятелях эмиграции» и не знающая, есть ли на самом деле та «другая страна», где она когда-то родилась, а теперь вся эта страна завешана фантастически пошлыми лозунгами и портретами главного усатого начальника и верховного знатока всей литературы.
После страшных колебаний она с сыном Георгием (Муром) и большим количеством чемоданов приехала в июне 1939 г. в Москву. Дочь ее, Аля, уехала в СССР на два года раньше.
...Книги Виктории Швейцер «Возращение домой»:
«19 июня – после семнадцати лет эмиграции – Цветаева <…>попала в странный мир – страну, с которой предстояло знакомиться заново. <…> Ее возвращение из эмиграции осталось незамеченным. Она приехала не как Марина Цветаева – известный русский писатель, а как жена своего мужа Сергея Яковлевича Эфрона – провалившегося на Западе советского агента. Это не располагало к официальным приветствиям, которыми в 1937 году было встречено возвращение из эмиграции Александра Куприна. О нем дважды сообщала «Правда», интервью с ним и отрывки его воспоминаний были помещены в «Известиях» и «Литературной газете». «Я совершенно счастлив, – сказал Куприн корреспонденту, – что советское правительство дало мне возможность вновь очутиться на родной земле, в новой для меня советской Москве... Я в Москве! не могу прийти в себя от радости». Куприн уже слабо ориентировался в окружающем и верил всему, что ему внушали».
...Записи в дневнике ее сына Георгия (Мура):
«Мать <…> все время плачет и говорит об унижениях, которые ей приходится испытывать… Мы написали телеграмму в Кремль, Сталину: «Помогите мне, я в отчаянном положении. Писательница Марина Цветаева». И еще одна его же, более поздняя запись:
«Когда я жил в Париже, я был откровенно коммунистом. Я бывал на сотнях митингов, часто участвовал в демонстрациях… Андре Жид, Хемингуэй, Дос Пассос были к коммунистам очень близки. Потом они, по разным причинам, разочаровались… Сам я тоже, да еще как!» Он был свидетелем, как годом раньше арестовали ночью его сестру Алю, отправленную затем в северный концентрационный лагерь, но не знал, что 16 октября 1941 года по обвинению в шпионаже в пользу Франции расстреляли его отца. Берия после Ежова занимался радикальной чисткой органов НКВД.
...Свидетельства, опубликованного в журнале «Синтаксис» под редакцией Марии Розановой (Париж, 1983, № 11):
«За все время пребывания на родине Цветаевой только однажды удалось опубликовать свои стихи: в мартовском номере журнала «30 дней» за 1941 г. было напечатано ее старое (1920 года!) стихотворение «Вчера еще в глаза глядел…» под названием «Старинная песня» и без «крамольной» строфы с упоминанием смерти. Но и эта единственная публикация не ускользнула от внимания критики. В «Известиях» я наткнулась на статью «Безмятежное созерцание», где об этом стихотворении сказано: «меланхолические причитания Марины Цветаевой, изобличающей любовь-мачеху и страдающий оттого, что «увозят милых корабли», «увидит их дорога белая»…» Был и отзыв критика и литературоведа Зелинского Корнелия Люциановича, опубликованный 19 ноября 1940 года в газете «Известия», на сборник стихов Марины Цветаевой. Сохранился единственный машинописный экземпляр книги. На одной из его страниц она написала: «Человек, смогший аттестовать такие стихи как формализм, — просто бессовестный. Это я говорю из будущего».
...Рассказа внучки Корнея Ивановича Чуковского, Елены Чаковской, со слов матери, Лидии Корнеевны Чуковской:
«Во время войны Цветаеву заслали в Елабугу, а большая часть писательских семей находилась в Чистополе. Цветаева хотела перебраться в Чистополь, чтобы ее сына Мура взяли в тамошний интернат. Но детей не брали в интернат, если у них были родители. Тогда она написала записку: “В Совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда. М.Цветаева. 26 августа 1941 года”. Она думала, что это поможет устроить ее сына в интернат».
...Записки Марины Цветаевой «эвакуированным» в 1941: «Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте».
...Слов Иосифа Бродского, сказанных им в 1992 году. О том, что она является величайшим поэтом ХХ века всех народов и что всю тяжесть ответственности за человечество принимала Марина Цветаева на себя.
***
И долго после трагедии в татарстанской Елабуге не было о ней никаких слов в советской печати. И книг ее тоже не было. И книг о ее жизни и позии. И говорить о ней очень крупные, известные люди долго опасались. Теперь в нашей стране восемь музеев Марины Цветаевой и четыре памятника; изданы все ее стихи и вся ее проза; ее биографий создано несколько, как и фильмов, снятых о ней. Международная конференция, посвященная 125-летию поэта, состоялась в прошлом году в столичном музее Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке… Но где она похоронена – неизвестно. Поиски продолжаются. 19-летний Георгий погиб на войне в 1944 году.
Владимир Вестер
