Уильям Катберг Фолкнер был правнуком полковника, авантюриста и писателя Уильяма Кларка Фолкнера, сражавшегося на стороне южан в гражданской войне Севера и Юга и погибшего в темное время американских суток от руки компаньона. Прадед написал один роман «Белая роза Мемфиса», правнук – далеко не один. Роман «Белая роза Мемфиса» почти полтора века никто не читал, а, скажем, «Шум и ярость» и другие романы Уильяма Фолкнера читают и перечитывают все, кто не боится сложности этих выдающихся текстов. Те же, кто предпочитает прозрачный реализм новелл «самого американского из американских писателей», перечитывают его новеллы. А тот, кто пытается выяснить для себя природу накала страстей и их происхождение, активно соображает, где находится южно-американская Йокнапатофа, была ли она вместе со всеми ее обитателями в действительности, или всю ее придумал и подробнейшим образом описал правнук полковника и авантюриста. И всегда заново каждый открывается для себя, что этот «клочок земли не больше почтовой марки» вместил в себя почти все его романы и новеллы, разросся до размеров целого континента, вышел из американских берегов и достиг «всечеловеческой значимости» и «максимального приближения к правде». Даже более правдивой, чем Уильям Фолкнер написал в автобиографии, опубликованной в апрельской книжке журнала «Forum» в 1930 году:
«Родился мужчиной, до рождения братьев – единственный ребёнок в семье, в штате Миссисипи. Проучившись пять лет, бросил школу в седьмом классе. Получил работу у дедушки в банке и познал целебные свойства его спиртных напитков. Дедушка решил, что это проделки швейцара. Сурово обошёлся со швейцаром. Началась война. Понравилась британская военная форма. Получил назначение в канадские военно-воздушные силы, стал пилотом.
Разбился. Обошлось британскому правительству в 2000 фунтов. Продолжал летать. Разбился. Обошлось британскому правительству в 2000 фунтов. Бросил летать. Обошлось британскому правительству в 84 доллара 30 центов. Король сказал: «Молодец». Вернулся в Миссисипи. Семейство нашло работу: почтмейстер. Ушёл в отставку по обоюдному согласию двух инспекторов; обвинён в том, что выбрасывал входящую почту в мусорный бак. Куда девалась исходящая почта, осталось неустановленным. Инспекторы в недоумении. Получил 700 долларов. Уехал в Европу. Встретил человека по имени Шервуд Андерсон. Сказал: «А что, если попробовать писать романы?» Сказано – сделано. «Солдатская награда» – сделано. «Москиты» – сделано. «Шум и ярость» – сделано. «Сокровище» выйдет в следующем году. Сейчас снова летаю. Возраст – 32 года. Управляю и владею собственной пишущей машинкой».
Он всю жизнь владел ею и управлял в Оксфорде, откуда никуда не хотел выезжать. Он и Нобелевскую премию в 1950 году не хотел ехать получать в шведском Стокгольме. Сказал, что на автомобиле туда не доедет, а если бы даже и поехал, то бензина не хватит. За премией он после долгих уговоров полетел на самолете и ее получил. И сказал на церемонии вручения такую речь, которая стала, наверное, самой христоматийной из всех Нобелевских речей:
«Я отвергаю мысль о гибели человека. Человек не просто выстоит, он восторжествует. Человек бессмертен не потому, что никогда не иссякнет голос человеческий, но потому, что по своему характеру, душе человек способен на сострадание, жертвы и непреклонность».
Это сказал бывший молодой поэт, издавший в 1924 году книгу стихов «Мраморный фавн», выдававших явные признаки французского символизма. Писатель Шервуд Андерсон эти стихи прочитал и сказал Уильяму, что он в стихах совсем не поэт, однако, наверное, он поэтом может стать в прозе. Уильям понял Шервуда и написал сначала первый роман («Солдатская награда»), затем второй («Москиты»). В третьем («Сарторисе») местом действия была Йокнапатофа.
Четвертым романом, написанном в 1929 году, был «Шум и ярость», оставшийся самым любимым романом Фолкнера: «Мое отношение к этой книге похоже на чувство, которое, должно быть, испытывает мать к своему самому несчастному ребенку. Другие книги было легче написать, и в каком-то отношении они лучше, но ни к одной из них я не испытываю чувств, какие я испытываю к этой книге».
Он неоднократно вспоминал, как был написан этот роман, по мнению критики и читателей, самый сложный во всем его творчестве. Как появилась первая часть, а затем все другие. Как появился сначала рассказ, который захотелось расширить, развить, дописать, переписать то ли на машинке, то ли почерком, который, кроме автора, никто не мог разобрать и во что-то превратить, создав произведение такого Фолкнера, какой и есть «самый американский из всех американских» в его вымышленной южной Йокнапатофе, погруженной в прошлое и погибающей в настоящем. Получились четыре части – четыре дня: «7 апреля 1928 года», «2 июня 1910 года», «6 апреля 1928 года», «8 апреля 1928 года». «Поток сознания», где «пахнет дождем» и «не пахнет дождем», где «пахнет деревьями» и «не пахнет деревьями», где, может быть, вопреки более поздней Нобелевской речи, «человек – это совокупность его бед», где смешение судеб и характеров кажется немыслимым, и кажется героической, но слишком неосуществимой сама попытка вернуть прошлое, которое не возвращается никогда. И сам текст ведет к пониманию, почему Фолкнера очень знающие и понимающие люди называют американским Шекспиром ХХ века и почему в «Шуме и ярости» угадываются слова великого английского драматурга: «Жизнь человека – тень ходячая, актер на час, Изображающий гордыню и страданья, Рассказанная полоумным повесть – Она шумна и яростна и ничего не значит».
Но, вопреки английскому драматургу, много чего в этом мире значит с той же силой, что и автор, сумевший написать все о «маленьком клочке земли величиной с почтовую марку» и его обителях. Он создал мир, о котором ему всегда хотелось думать и который хотелось изображать, сидя в своей комнате в южной американской провинции и выезжая иногда куда-нибудь на пожилом с виду, но ходком автомобиле. «Мне хотелось бы думать, что мир, созданный мною, – это нечто вроде краеугольного камня вселенной, что, сколь бы ни мал был этот камень, убери его – и вселенная рухнет».
Она до сих пор не рухнула, но постоянно готова к обрушению. А его романы, сложные для восприятия кассирами, лавочниками, дальнобойщиками, официантами, электриками, домохозяйками, денег автору приносили мало. К чему он относился не очень спокойно, хотя и без намека на желание немедленно покончить с Йокнапатофой и поправить свое материальное положение, начав сочинять вестерны и детективы. Ему говорили: «Я ваш роман прочитал три раза, но ничего не понял», он отвечал: «Прочитайте четвертый раз». Это, быть может, литературный анекдот с собственной историей появления. Однако никак нельзя записать в анекдоты тот факт, что у Фолкнера не было любимых писателей, но были любимые книги. Его по поводу его литературных пристрастий очень сильно умели донимать. Он вежливый был человек и никого никуда не посылал. Он говорил, что ни года не проходит, чтобы не читал «Дон Кихота», Библию, что-нибудь из Диккенса, Достоевского, Толстого, Чехова». Наверное, рассказы Антона Павловича он перечитывал не чаще Библии, но именно для того, чтобы и в своих новеллах достичь той же простоты и выразительности, что и автор «Черного монаха», «Студента», «Дамы с собачкой», «Палаты №6». Роман, по мнению Фолкнера, написать проще, чем по-настоящему хороший рассказ, как у Чехова. В романе возможна небрежность, а в рассказе это невозможно, в нем каждое слово обязано быть самым точным. Вот (для примера) завершение новеллы «Роза для Эмили»: «Мы долго стояли и смотрели на зияющую, бесплотную улыбку. Тело когда-то лежало в любовной позе, но сон, который долговечнее, чем любовь, и необоримее, чем даже ее гримасы, вырвал новобрачную из этих объятий. Что осталось от жениха, сгнило в том, что осталось от ночной рубашки, смешалось нерасторжимо с прахом простыней, и поверх всего, на одеяле и на второй подушке, лежал ровный слой многотерпеливой, упорной пыли».
Этот рассказ и другие собирались экранизировать на одной из студий Голливуда, но что-то сорвалось, не нашли денег, и не удалось самому Фолкнеру за всю его пятнадцатилетнюю службу на Фабрике Грез, создать сценарий по мотивам этого рассказа. Он за пятнадцать лет написал несколько других сценариев, собираясь чуть ли не каждый день бросить эту службу из опасения утратить писательский дар. Он его не утратил. Он стал всемирно знаменитым, хотя на родном Юге его книг никто не читал, о чем он говорил с большой горечью: «В родных моих местах книг вообще не читают». И однажды отправился в кругосветное путешествие, естественно, не на своем бензиновом автомобиле. А до этого во Франции стал кавалером Ордена почетного легиона. Ему уже не надо было нигде работать, и в давнем прошлом осталась должность дежурного котельной электростанции, где он тоже писал о людях, которых не только хорошо знал, но и замечательно придумывал. Но основная и неразрывная связь была с его кабинетов в Оксфорде. Он там написал большинство своих романов и новелл почерком, который, кроме него, никто не мог разобрать, оставляя поле с левой стороны листа для неизбежных правок: «На смертном одре» (1930), «Святилище» (1931), «Пилон» (1934), «Авессалом, Авессалом!» (1936), «Дикие пальмы» (1939), «Деревушка» (1940), «Сойди, Моисей» и другие рассказы» (1942), «Иметь и не иметь» (1945), «Вечный сон» (1946), «Реквием по монахине» (1951), «Притча» (1954), «Город» (1957), «Особняк» (1959), «Похитители» (1962).
В окрестностях Оксфорда он в июне 1962 года упал с лошади и больше уже никогда не возвращался к рабочему столу. Оставил Уильям Фолкнер огромное наследие как предмет захватывающего чтения и неутихающих споров о том, был ли он пессимистом или не был, зачем писал с такой «модернисткой сложностью» или, напротив, с такой классической простотой… Он погрузился в бесконечный мир «маленького клочка земли величиной с почтовую марку» и не покидает его до наших дней, когда «уже не вырваться из нравственной катастрофы, но все еще можно пытаться».
О труде художника слова он говорил: «...“писательство” само по себе – не очень приятное занятие, я имею в виду механику творчества: выражать всё словами на бумаге – не очень приятное занятие. Я могу назвать множество дел, которыми я бы занялся с большим удовольствием, но я не вижу причин для такой перемены…»
Следом за ним не видим и мы.
Владимир Вестер
