Одно из последних стихотворений «На закате» Николай Алексеевич Заболоцкий написал в 1958 году:
«Два мира есть у человека:
Один, который нас творил,
Другой, который мы от века
Творим по мере наших сил.»
В том же году он написал свое последнее стихотворение «Не позволяй душе лениться». Оба стихотворения вошли в сборник, который он составил сам: «Эта рукопись включает в себя полное собрание моих стихотворений и поэм, установленное мной в 1958 году. Все другие стихотворения, когда-либо и напечатанные мной, я считаю или случайным, или неудачными. Включать их в мою книгу не нужно. Тексты настоящей рукописи проверены, исправлены и установлены окончательно; прежде публиковавшиеся варианты моих стихов следует заменять текстами, приведенными здесь». Так он завершил свой труднейший творческий путь, продолжавшийся больше двадцати лет, не позволяя душе его не трудиться изо дня в день.
Первые стихи, безвозвратно утерянные в тысяче километров от Москвы, он написал в 3-ем классе школы в селе Сернур Вятской губернии. В Сернуре земским агрономом был его отец, а мать сельской учительницей. О незабываемой природе родного края вспоминал: «Свою сознательную жизнь я почти полностью провёл в больших городах, но чудесная природа Сернура никогда не умирала в моей душе и отобразилась во многих моих стихотворениях». В стенах начального учебного заведения издавал рукописный журнал со своими стихами о природе и людях как части этой природы. Дома у Заболоцких в большом шкафу находился не один книжный том: произведения А.С.Пушкина, Л.Н.Толстого, Ф.И.Тютчева, М.Ю.Лермонтова, И.С.Тургенева и других наших великих прозаиков и поэтов. В автобиографии поэт писал, что значило раннее чтение для него, чем были для него эти книги, которыми он зачитывался. Они помогли ему определиться с тем, чему посвятил жизнь. Он «выбрал навсегда для себя профессию и стал писателем, сам ещё не вполне понимая смысл этого большого события».
В 1920 году Заболоцкий, закончив реальное училище, уехал в Москву. Учился в педагогическом институте имени Герцена и параллельно на медицинском факультете: там давали паек. Непрерывно писал стихи, пытаясь найти собственный голос: «Появляется какое-то иное отношение к поэзии, тяготение к сильному смысловому образу». В эти годы знакомится с Даниилом Хармсом и Александром Введенским. Друзья создают ОБЭРИУ – Общество реального искусства: «Люди конкретного мира, предмета и слова, – в этом направлении мы видим свое общественное значение. Ошущать мир рабочим движением руки, очищать предмет от мусора стародавних истлевших культур, – разве это не реальная потребность нашего времени? Поэтому и объединение наше носит название ОБЭРИУ – Объединение Реального Искусства».
Свои стихи Заболоцкий, обретший после долгих поисков собственный голос, собирает в книгу «Столбцы», изданную в 1929 году. Тираж разошелся за два дня в Москве и Ленинграде. Чуковский, Маршак, Каверин поддержали молодого поэта. Но многие не поддержали. Они в своих статьях обругали Заболоцкого, который осмелился сказать своим голосом:
«О мир, свернись одним кварталом,
Одной разбитой мостовой,
Одним проплеванным амбаром,
Одной мышиною норой,
Но будь к оружию готов:
Целует девку – Иванов!» («Ивановы», 1928)
Скандальная сатира в пролетарской стране, нацеленной на создание такого нового человека, которого мир не знал никогда и никогда не видывал. А этот мальчишка 1903 года рождения, приятель обериутских формалистов Хармса и Введенского, Олейникова и Ваганова, публикует такие стихи! Талант очевидный, подлинный, весь навсегда пропитанный богатой природой Вятской губернии, но воспевает не нового человека. Он обличает махровое мещанство, которого уже почти минимум в советском обществе. Это возмутительное обличение ясно читается в каждом из 22 стихотворений, вошедших в «Столбцы». Но только ли это? Человек, по мысли автора, часть природы и неотрывная часть ее и, видимо, от нее в нем все самое выдающееся и все самое ужасное. Он – молодой натурфилософ, а не наш пролетарский марксист. Созвучен Пушкину, Гёте, Тютчеву… Чистый художник не из нашей громадной писательской бригады, следующей затылок в затылок к общему пролетарскому счастью для всего человечества. И мы его такого знать не хотим. Он пишет не про нас:
«А вкруг – весы, как магелланы,
Отрепья масла, жир любви,
Уроды, словно истуканы,
В густой расчетливой крови.» ( «На рынке», 1927)
Второй сборник стихотворений Николая Заболоцкого «Стихотворения. 1926-1932» набран в типографии был, а в печать подписан не был. Сталинский тоталитаризм набирал силу, литературы могла быть только социалистически-реалистической, и поэт, написавший поэму «Торжество земледелия», по утверждению критикессы Е.Усиевич, сочинил «пародию, циничное издевательство… над материализмом»:
«Только ты, дитя рассудка,
От рожденья нездоров,
Полагаешь – это шутка
Столкновения ветров.»
Статья Усиевич о творчестве Заболоцкого, опубликовавшего в 1933 году в журнале «Звезда», кроме «Торжества земледелия», стихотворение «Меркнут знаки зодиака…» и другие стихи о человеке как мелкой частице в бесконечной громадине мира, называлась «Под маской юродства». Два солидарных с ней и столь сволочных критика (В.Ермилов и С.Розенталь) определили поэзию Заболоцкого тоже как «юродствующую». Это было равносильно приговору, хотя и без последующих «оргвыводов». Такого поэта просто не надо печатать. Вот и все. Если не изменится. Не сдастся, не преобразуется, не саморазоблачится, не опровергнет сам себя. Если оставит навсегда свою самобытность. Поэт Заболоцкий перестанет быть поэтом Заболоцким. Он выдержал. Был у него, нашедшего собственный голос, свой жизненный принцип: «Надо работать и бороться за самих себя. Сколько неудач еще впереди, сколько разочарований и сомнений! Но если в такие минуты человек поколеблется – песня его спета. Вера и упорство. Труд и честность…»
1937-й год. Заболоцкий искусно переводит «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле. Так, что это «взрослое» сочинение становится понятным детям. Он пишет киносценарий «Барон Мюнхгаузен». В том же году приступает к изложению современным литературным языком «Слова о полку Игореве». Выходит его новый сборник «Вторая книга». Всё. Вроде признали. Как самобытного поэта и мастера перевода. Человека, знакомого с выдающимся Тимирязевым, увидевшем в хаосе природы сознание, которое сразу не разглядишь, ибо «глухо тлеет в низших существах и только ярко вспыхивает в разуме человека». Созвучен Заболоцкий в философских взглядах своих и с великим мечтателем Циолковским: «…Ваши мысли о будущем Земли, человечества, животных и растений глубоко волнуют меня, и они очень близки мне. В моих ненапечатанных поэмах и стихах я, как мог, разрешал их». И его переводы грузинских поэтов, и благополучие в семье, и хорошие отзывы друзей о его творчестве говорили о том, что жизнь налаживается даже в сталинском СССР, должна же она когда-нибудь наладиться…
Налаживание шло до тех пор, пока донос на Заболоцкого не написал Николай Люсичевский, литературный критик. Об этом критика в НКВД попросили. Сказали: «Это – не донос. Это ваш отзыв о поэзии данного автора». Он аккуратным почерком на листе бумаги отозвался: «творчество» данного автора «является активной контрреволюционной борьбой против советского строя, против советского народы, против социализма».
19 марта 1938 года за Заболоцким пришли. «…Начался обыск. Отобрали два чемодана рукописей и книг. Я попрощался с семьей. Младшей дочке было в то время 11 месяцев. Когда я целовал ее, она впервые пролепетала: «Папа!» Мы вышли и прошли коридором к выходу на лестницу. Тут жена с криком ужаса догнала нас. В дверях мы расстались.»
Допрос длился четверо суток. «Я протестовал против незаконного ареста, против грубого обращения, криков и брани, ссылался на права, которыми я, как и всякий гражданин, обладаю по советской конституции.
– Действие конституции кончается у нашего порога, — издевательски отвечал следователь.
Первые дни меня не били, стараясь разложить меня морально и измотать физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом — сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог более переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали. Впрочем, допрос иногда прерывался, и мы сидели молча. Следователь что-то писал, я пытался дремать, но он тотчас будил меня. (…) На четвертые сутки, в результате нервного напряжения, голода и бессонницы, я начал постепенно терять ясность рассудка. Помнится, я уже сам кричал на следователей и грозил им. Появились признаки галлюцинации: на стене и паркетном полу кабинета я видел непрерывное движение каких-то фигур. Вспоминается, как однажды я сидел перед целым синклитом следователей. Я уже нимало не боялся и презирал их. Перед моими глазами перелистывалась какая-то огромная воображаемая мной книга, и на каждой ее странице я видел все новые и новые изображения. Не обращая ни на что внимания, я разъяснял следователям содержание этих картин. Мне сейчас трудно определить мое тогдашнее состояние, но помнится, я чувствовал внутреннее облегчение и торжество свое перед этими людьми, которым не удается сделать меня бесчестным человеком. Сознание, очевидно, еще теплилось во мне, если я запомнил это обстоятельство и помню его до сих пор».
Он ничего не подписал, никаких признаний в том, чего не было никогда и заведомо, не признал никакой «контрреволюционной группы», не назвал ни одной фамилии «ее создателей». И впоследствии написал о том, чем отличается свободный человек от несвободного. Страшные строки, которые и в наше «вегетарианское время», через восемьдесят лет после ареста поэта, надо знать и давать всем читать. Художник, воспевавший гармонию природы, полагавший, что развитие мира от беспорядочного хаоса движется к гармоничному порядку всех его элементов, признанный впоследствии официально системой и даже награжденный орденом за заслуги, в «Истории моего заключения» написал:
«Большинство свободных людей отличаются от несвободных общими характерными для них признаками. Они достаточно уверены в себе, в той или иной мере обладают чувством собственного достоинства, спокойно и разумно реагируют на внешние раздражения... В годы моего заключения средний человек, без всякой уважительной причины лишенный свободы, униженный, оскорбленный, напуганный и сбитый с толку той фантастической действительностью, в которую он внезапно попадал, чаще всего терял особенности, присущие ему на свободе. Как пойманный в силки заяц, он беспомощно метался в них, ломился в открытые двери, доказывая свою невинность, дрожал от страха перед ничтожными выродками, потерявшими свое человекоподобие, всех подозревал, терял веру в самых близких людей и сам обнаруживал наиболее низменные свои черты, доселе скрытые от постороннего глаза. Через несколько дней тюремной обработки черты раба явственно выступали на его облике, и ложь, возведенная на него, начинала пускать свои корни в его смятенную и дрожащую душу».
Он получил от Особого совещания пять лет лагерей «за контрреволюционную троцкистскую деятельность». Этап, двинувшийся в гулаговскую Сибирь 8 ноября 1938 года, длился шестьдесят с лишним дней. «Однажды мы около трех суток почти не получали воды и, встречая Новый, 1939 год где-то около Байкала, должны были лизать черные закоптелые сосульки, наросшие на стенах вагона от наших же собственных испарений. Это новогоднее пиршество мне не удастся забыть до конца жизни».
Он освободился в 1943-м. Работал на вольном поселении чертежником и продолжал свой труд по переводу «Слова о полку Игореве» на современный литературный язык. В правах восстановили в 1946-м. Вернулся в Москву. В столице снова стал писать стихи. В 1948-м вышла его третья книга «Стихотворения». Переводил грузинских классиков: стихи Акакия Церетели, Давида Гурамишвили, Ильи Чавчавадзе, Григория Орбелиани. Последовало затем официальное признание. В 50-е годы, в квартире, которую получил в «Беговой деревне», Николай Алексеевич Заболоцкий написал, как принято справедливо считать, произведения свои самые выдающиеся: «Журавли», «Облетают последние маки», «Сквозь волшебный прибор Левенгука»:
«И в углу невысокой вселенной,
Под стеклом кабинетной трубы,
Тот же самый поток неизменный
Движет тайная воля судьбы».
Его последний прижизненный сборник «Стихотворения» вышел в 1957 году. Прочитав его, К.И.Чуковский прислал поэту письмо: «Пишу Вам с той почтительной робостью, с какой писал бы Тютчеву или Державину. Для меня нет никакого сомнения, что автор «Журавлей», «Лебедя», «Неудачника», «Актрисы», «Человеческих лиц», «Утра», «Лесного озера», «Слепого»... – подлинно великий поэт, творчеством которого рано или поздно советской культуре придется гордиться, как одним из высочайших своих достижений».
В 1958 году второй инфаркт прервал движение судьбы Заболоцкого. Ему было 55 лет. Могила в Москве, на Новодевичьем кладбище…
«Нет в мире ничего прекрасней бытия.
Безмолвный мрак могил – томление пустое.
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя,
Покоя в мире нет, повсюду жизнь и я.» («Завещание»)
Владимир Вестер
