Раиса Шиллимат
Джованни Бокаччо, Джеффри Чосер, Андрей Кучаев
Рецензия на книгу Андрея Кучаева «Трах non Stop» М.: АСТ: Зебра Е, 2007. 506 стр.
Андрей Кучаев. Остроту его ума знали и любили многие его современники. В семидесятые годы его Михрютки были народными любимцами, фразы из его юморесок разлетались по, тогда еще, одной шестой части Земли и вели самостоятельную жизнь.
С возрастом писатель отошёл от юмора, и обратился к философскому осмыслению жизни. Несколько лет назад Андрей Леонидович издал книгу, как он сам называл „амаразмов“-размышлений „1000 с лишним афоризмов на ночь“, и мы получили подтверждение тому, что возраст только оттачивает остроту ума – мысли Кучаева снова становятся крылатыми фразами: от людей старшего поколения можно услышать „Дети обязаны нам жизнью, а мы им – смертью“, а от молодёжи, особенно от студентов, „Чем больше я знаю, тем больше я знаю лишнего“.
Книга „Трах non stop“ является первой книгой трилогии, в которой главным движителем действующих персонажей, прямо или косвенно, является один из первичных инстинктов человека.
И так подзаголовок книги – венок эротических новелл.
Слово венок несёт совершенно оправданную смысловую нагрузку. Вид композиции в целом хорошо известен: обрамление новелл – беседа старых друзей, рассказывающих истории, как у Боккаччо в Декамероне или у Чосера в Кентерберийских рассказах. Но автор идёт дальше: он избирает для своей прозы структуру сонета: – начальные, ключевые строки каждой последующей новеллы являются повтором конечных в предыдущей, одним словом – кольцо, или венок. Отсюда – зачин самой первой и есть заключительная мысль последней, четырнадцатой:
„Да, смерти в обычном понимании нет. Ей противостоит сила, которая, увы, неподвластна нам. Которой нам недостает в этой жизни. Хотя эта жизнь потому и длится, потому и называется жизнью, что питается этой силой. Называется она на человеческом языке «любовью», но имеет к любви, как мы ее понимаем, весьма малое
отношение: этой силой обладают и девственницы, и монахи – они в большей неизмеримо степени, чем казановы и донжуаны, – эта сила бушует в сердцах немногих, что призваны напоминать нам о ней и надеяться упасть в объятия этой силы там...“
Уже из этой цитаты совершенно ясно, что предлагаемое произведение к легковесным не относится. Понять суть вещей и оценить (или переоценить) их: всё те же вечные любовь, смерть, страх, Бог. Кто-то скажет: ничего нового. Правильно, на то ведь оно и вечное, что говорят об этом уже не одну тысячу лет и будут говорить дальше – но в разные времена по-своему.
У выбранного писателем жанра не может быть сквозной фабулы, сюжеты новелл никак не связаны друг с другом. Да и по силе художественного воздействия они неодинаковы, иногда даже возникает чувство, что автор несколько заплутал на неведомых дорожках в поисках истины, но все истории написаны в лучших традициях постмодернизма так, что реальность нельзя отделить от виртуального мира.
Так „Любовь с мёртвой“ – фантасмагория, хитросплетения страха смерти, любви плотской и платонической. Идеал первой любви сопровождает героя всю жизнь: он встречает её девочкой в пионерском лагере, позже она чудится ему в умершей во время любовных утех старухе-примадонне, наконец, она смотрит на него глазницами мумии из пещеры.
В „Человеке-невидимке“ параллель жизни цирка и государства приводит нас к логической цепочке: человек-невидимка, народ-невидимка, властелин-невидимка – и перед нами уже блестящий политический памфлет, где всё очень узнаваемо: „Надо было добиться у нынешнего главы согласия на проведение в жизнь закона, который бы позволил состричь Золотое Руно с государственного бюджетного барана, а заодно и с целого стада уже негосударственных овец... Мне намекали, что идея «невидимого народа одной отдельно взятой страны во главе с невидимым лидером» пришлась по сердцу всем ястребам в голубиных перьях как отдаленная перспектива.“
Согласитесь – остро и актуально.
Лейтмотив „Ночи с шахидкой“ – от судьбы не уйдёшь – фатализм и неизбежность расплаты не только за часто небезобидные утехи молодости, но и за двоедушие интеллигенции: „Вы ведь все – творческие люди. Пишете, сочиняете, куда-то зовете кого-то... А сами потихоньку точно так же убиваете. Только по-своему. И имеете что-то за каждую погубленную душу. Нет, не заслуживаете вы прощения! Хотела вас избавить от мучений, сразу отправить туда, да не выйдет. Мучайтесь. И погибайте в муках. Не хрена на правительство сваливать! Дерьмо! “
„Круги на воде“ это трактат о „божественном происхождении любви“ и её оборотной стороны: что же всё-таки это, порок или божий дар, ведь „грязь прежде нас родилась“. Однополая любовь. Кто есть кто в сегодняшнем вывернутом на изнанку мире: кто женщина, а кто мужчина? Кого любит человек больше всего? И честный ответ – самого себя. Герой видит своё отражение, потом чувствует влечение к материализовавшемуся двойнику и, не в силах вынести этой ноши заманивает в море и убивает своё второе Я. Мгновенье – и круги на воде разошлись.
Сюрреализм „Женщины-Гуливера“ – это привет Джонатану Свифту из XXI века – остроумнейшая сатира на нелепость как социальную норму: „духовная кастрация, приведшая к физической“ породила государство лилипутов с культом женских гениталий и государство великанов с культом фаллосов: „Храм перенесен в спальню, интим — на площадь: здесь они поют и водят хороводы вокруг своих идолов и фонтанов. “
Гоголевская чертовщина задиристо строит нам рожи из новеллы в „В объятьях пустоты“, только вместо панночки – „весёлая“ девушка-художница, реставрирующая церковь, а за Хому Брута – следователь. В роли нечисти – местное общество всех сословий. Влекущие чары и обман красоты: „Ты будешь помнить и любить то, чего не было и нет... И быть не может.“
Ещё раз повторюсь: „чтиво“ совсем даже не развлекательное, но, начав читать, уже трудно отложить книгу. События всегда развиваются так неожиданно, что следующего поворота предугадать нельзя, а уж конца тем более. Работает фирменный кучаевский принцип „второго поворота винта“. В центр внимания поставлено чувственное начало, без которого нет личности, тем более творческой. Когда управляем страстью мы и когда она нами? Где та грань, которая отделяет человека от животного?
Поднятые этические проблемы, рассматриваемые под необычным углом зрения, далеки от красивости, границы прекрасного и безобразного стираются, одно переливается в другое; больше того в новелле „Любовь с крокодилами“ откровенно манифестируется: мир – дерьмо.
Можно много говорить о писательском мастерстве автора, но можно и ограничиться несколькими словами, отметив точность характеристик персонажей, образность языка и строгую поэзию слога.
Книга „Трах non stop“ – образец настоящей, высокой литературы.
* * *
Александр Люсый
Труха траха
Оседлавший и любовь, и смерть Андрей Кучаев в объятиях писа-издателя Виктора Ерофеева
Андрей Кучаев. Трах non stop: [венок эротических сонетов]. – М.: Зебра Е, 2007. – 512 с.
Писать о книге с таким вызывающим, к тому же не соответствующим ее содержанию названием, а также под стать названию обложкой со сценами из Камасутры не очень удобно. При этом ограничиться только размышлениями о качестве представленной под ее обложкой прозы Андрея Кучаева было бы сродни зарыванию страусом головы в песок. Поэтому я начну комплексно, но совсем издалека.
Моя бабушка рассказывала, как в годы войны, накануне боев за Сталинград, у нее в доме в шахтерском поселке Донбасса некоторое время квартировался на постое молодой и веселый румынский солдат, с которым у нее, несмотря на языковой барьер и идеологические различия, установились очень дружеские отношения. Оккупант помогал по хозяйству (рубил дрова, носил воду, угощал детей шоколадками). Затем он отправился прямым ходом в известный «котел», ставший возможным в значительной степени благодаря не очень большой стойкости стоявших по флангам основных немецких сил румынских и итальянских частей. И вот обратное отступление на запад сил вермахта и его союзников, включая и узнаваемых румын. Когда, казалось, все уцелевшие захватчики уже отступили, к дому бабушки приблизилась одинокая, кутавшаяся в шинель фигура. Это был отбившийся от своей части давешний жилец, пытавшийся осведомиться у «матки», куда ему двигаться. Бабушка подсказала оптимальную примету. Румыны угнали с собой для прокорма небольшое стадо коз, которые оставляют за собой характерный помет в виде черных шариков. Бабушка показала румыну эту примету, благословляюще указав верный путь на родину. Радостно поблагодарив спасительницу, он устремился по вехам этих выделявшихся на белом снегу черных точек.
На весьма относительно белых листах рецензируемой книги роль таких «помет помёта» играют рассеянные по концам глав маленькие мужские членики в очках, уставившиеся в раскрытую книгу. (Эротические рисунки-виньетки в начале глав более разнообразны, а обложка – вся Камасутра в кратком иллюстративном исполнении.) Вот вехи текущего книгоиздательского ориентира на Запад, при том что реальное читательское стадо потребителей такого орнамента остается все же по эту сторону бывшего железного занавеса.
Если бы я скачал текст данного венка эротических сонетов в прозе из привольных интернетовских пастбищ или прочитал бы в каком-нибудь строгом литературном журнале, я бы, конечно, разбором текста и ограничился бы. Ведь это весьма увлекательная и изобретательная проза, с налетом легкого в устойчивости своей и в органичной маске мудрости цинизма. Эта проза осуществляет довольно глубокий социальный и экзистенциальный срез современного российского и мирового состояния и человеческого качества. Традиционный литературный прием – группа друзей рассказывает друг другу на конкурс самые потрясающие истории из своей и окружающих жизни, и истории эти не такие уж и эротические, ибо сама идея всего замысла была стимулирована невзначай оброненным словом «некрофилия»
«Вспомнили и шутку одного усатика: «Любовь побеждает смерть!» На что хозяин-академик ответил шуткой: «Только в эксцессах некрофилии!».
Эрос и Танатос в этой книге виртуозно сосуществуют почти на равных, как капитализм и социализм до дефлорации Берлинской стены с легким доминированием последнего. Тем самым слову «трах» возвращается исконное, доэротическое и акустическое значение ошарашивания (например, ударом книги по голове). Равным образом и «концы» в конце глав, несмотря на отмеченные приукрашивания, имеют значения скорее замогильного, а не постельного финала. В большинстве нон-стопных историй если дело и доходит до постели, то только затем, чтобы полностью отбить охоту к этому делу. Герой растворяется до беспамятства в женщине (хорошо, если живой) или окружающем пейзаже, а может и превратиться в шпица – оригинальный финальный извод «дамы с собачкой» в новых исторических условиях объединения Германии: «Позже я узнал, что она ругалась по-чешски. «Грязные, грязные собаки! Убийцы! Ненавижу! Цепные псы московских палачей!» Надо сказать, что я в свои восемнадцать лет участвовал в событиях в Праге. В составе войск стран Варшавского пакта. Я служил в отдельном батальоне бронетанковой дивизии ГДР… Она умела и бить, и любить, эта женщина, которую я поначалу принял за польку». Содержательно «Трах non stop» – это Камасутра исчезновений, уклонений от секса.
Женщины при этом любят и уклоняются гораздо масштабней – не меньше, чем Мировой океан (переосмысление истории Робинзона от Даниэля Дефо до Мишеля Турнье). «Мысли мои стали отчасти морскими, жидкими и водяными: я почувствовала агрессивные глаза и зубы – акулы где-то охотились, хотя и лениво». Когда-то Максимилиан Волошин писал: надо, чтобы книга прочитала саму себя. «Не обращайте внимания на дурную образность рассказа, но она идет от того ощущения излишней метафоричности окружающего, которая мной принималась безоговорочно на заколдованном острове, – рассказывает Робинзон-женщина. – Аналогия примерно такая, как если бы в книге, которую вы читаете, буквы стали превращаться в жуков, которые пытаются выпростаться из плотно сложенных страниц и слегка обессмысливают сначала текст, а потом и само чтение».
Другой героине приходится довольствоваться лилипутами, с головой погружающимися в ее обоготворенный орган любви – апофеоз эротического переосмысления свифтовских фантазий эпохи глобализации и феминизации: «Храм перенесен в спальню, интим – на площадь». В крайнем случае героиня согласна на любовь с крокодилом.
«Рассыпали книгу в фиктивно разорившемся издательстве под громким названием «Солнце бедных» – самоописывается книга в этой истории. Оно возникло опять под «скромным» названием «Солнце богатых» (ассоциации с «Солнцем мертвых» Ивана Шмелева, конечно, не случайны. – А.Л.), продолжая за барыш наспех гнать литературное фуфло, прикрываясь именами двух-трех полумаститых, которых издали кое-как на туалетной серой бумаге в обложках, выдранных из журналов, которыми оклеивают те же туалеты во всех мещанских домах».
Любовь побеждает смерть, а проза Андрея Кучаева побеждает эту одноразово-эротическую, рассыпающуюся по мере прочтения на чисто прикладные части книгу-труху на туалетной бумаге с не годящимися для скреп издательскими «концами» как апофеоз писа-издательской деятельности Виктора Ерофеева.
