Океан, который разочаровал английского философа, эстета, писателя и поэта ирландского происхождения, полное имя которого Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд, был Атлантический. Как лондонский денди и эстет он к тому времени уже прогремел на всю столицу Британской империи, а позднее стал одним из самых парадоксальных драматургов поздней Викторинской Англии, чуждой всяческих парадоксов, жившей традиционно, несколько напыщенно и не слишком хорошо понимавшей изысканное творчество Оскара Уайльда, полное имя которого мы здесь снова приводить не будем, но дальше обязательно приведем. Она-то, Викторианская Англия, и «похоронила» в 1900 году Оскара Уйльда в Париже, на кладбище Баньо, откуда прах его через 10 лет перенесли на Пер-Лашез.
Через Атлантический океан он переплыл в 1882-м. Просвещенные американцы ждали, когда к ним приплывет Оскар Уайльд, а непросвещенные не ждали. И без нынешних средств мгновенной доставки информации было и в Новом Свете известно, что этот и есть тот самый дэнди с зеленой гвоздикой в петлице, которого принимают в высоких английских аристократических кругах: «Приходите обязательно, сегодня будет этот ирландский остроумец».
Оскар Уайльд родился в ирландской столице, Дублине, в доме 21 по улице Уэстлэнд-роу: и дом, и улица сохранились. Упитанный мальчик с толстыми губами – второй ребёнок, после старшего брата Уильмса. Отец - сэр Уильям Уайльд, уникальный хирург, ловелас и трудоголик. Мать - Джейн Франчески Уайльд, светская дама без определенных занятий, кроме пылкой любви к стихам, иностранным языкам и дружеским вечеринкам. Первое свое и, наверное, самое прекрасное образование Оскар получил в родном доме и всю жизнь считал себя обязанным отцу и матери за то, что с раннего детства его первой и пожизненной страстью стали книги. «Книги он любил, как любят цветы, перебирал их, как самоцветные камни», - пишет выдающийся наш писатель и большой поклонник Оскара Уайльда, Корней Иванович Чуковский, ставший в 1916 году обладателем листа бумаги с рукописными строками великолепного ирландца. И пишет Чуковский о нем: «Когда думаешь об изумительной пестроте его творчества, о том что он с одинаковой легкостью писал и стихи, и философские трактаты, и фарсы, и критические статьи, и рассказы и трагедии, и сказки для детей, и статейки о дамских нарядах, - чувствуешь кровь его отца». Он и о матери его тоже пишет: «Дама знает и латынь, и древнегреческий, она знает все языки. Но как странно она одета! В пунцовом балахоне, вся в лентах и кружевах, густо напудрена, и словно языческий идол, увешана брошами и медальонами. Кольца, браслеты, драгоценные камни! А если вы придете к ней вечером, когда собираются гости, она встретит вас в золоченой короне! Вечером, при розовых абажурах, ей будет не больше тридцати».
А сыну младшему сколько? Ему лет двенадцать, и у него все признаки того, каким знаменитым Оскаром Уайльдом станет он лет через пятнадцать: «Он с вялым пренебрежением глядит из окна, как другие дети играют в футбол. Мальчишеские игры не по нем. Он такой степенный и высокомерный. Ему двенадцать лет, а уж он по воскресеньям носит цилиндр на своих девических кудрях, и товарищи, конечно, ненавидят этого чинного франта. Как-то вечером, в школьном парке, когда торжественной поступью он шествовал мимо них, они накинулись на него, связали его по рукам и ногам, поволокли на высокий пригорок, и, запыленный, исцарапанный до крови, он встал в созерцательную позу и с восхищением мелодически молвил: - Какой отсюда, с холма, удивительный вид!».
Вкусивший в детстве удивительный вид с холма, он ни за что впоследствии не отступит от своего убеждения: «Разве то, что приятно вкушать, не создано для вкушающего? И в том, что сладостно пить, разве заключается отрава?» И будет он «пить и вкушать» с таким сладострастием, что писатель Дуглас в своей книге не сможет не написать: «Он был величайший обжора изо всех, каких я когда либо знавал».
Мы о таком догадывались, но забыли когда. Мы – навсегда поклонники парадоксального Оскара, но далеко не все. Мы не очень можем понять, как это может быть, чтобы… «Тщательно выбранная бутоньерка эффектнее чистоты и невинности», из каких соображений «Красиво завязанный галстук - первый в жизни серьёзный шаг» или «Только поверхностные люди не судят по внешности». Он горстями высыпал свои сверкающие, как изумруды, афоризмы в высших кругах Британской столицы и был завсегдатаем салонов, этот «пухлый, избалованный мальчик», росший, по словам Чуковского, «среди фальшивых улыбок, супружеских измен, преувеличенных жестов, театральных поз и театральных слов».
В Америке, куда он приехал 1882-м, не мало было всего того, что только что названо. Был и случай на таможне. У Уайльда спросили, не везет ли он чего-нибудь такого, что облагается пошлиной; на что он сказал: «Ничего, кроме гения». Он в своей гениальности был убежден, хотя написал едва ли сотую часть того, что мог написать, а те, кто его не любил, считали его шарлатаном. Он в Новом Свете читал лекции студентам, и они аплодировали ему. Он заходил в нью-йоркские рестораны, и посетители кидались в него тарелками с остатками пищи. В окна его экипажа летели камни, и, чтобы защитить его от толпы, к нему приставили чуть ли не взвод полицейских. Однажды на его лекцию пришли шестьдесят студентов, одетых, как он, и каждый из этих студентов был «в бархатном берете, с длинными локонами, с отложными кружевными манжетами, в коротких панталонах и длинных чулках»; и он им сказал: «Самая неприятная вещь для меня, когда мне пытаются подражать». И до наших дней любой, кто позволит себе попытку скопировать Оскара Уайльда, обречен услышать его слова, выворачивающие «наш привычный мир» наизнанку: «Душа родится дряхлой, но становится все моложе.»; «Ненужные вещи в наш век единственно нам нужны.»; «Холостяки ведут семейную жизнь, а женатые - холостую.»; «Ничего не делать - очень тяжелый труд.»; «Если скажешь правду, все равно рано или поздно попадешься.»
В Америке он прожил какое-то время и вернулся в Лондон. Чтобы потом состоялись все странные и в конце жизни ужасающе мрачные эпизоды его недлинной, как бы нарочно придуманной, досконально исследованной и во всех смыслах легендарной биографии: «Истинны в жизни человека не его дела, а легенды, которые его окружают. Никогда не следует разрушать легенды. Сквозь них мы можем смутно разглядеть подлинное лицо человека».
Подлинного Оскара Уйльда разглядели и стал он всемирно известен. Этот «самый оторванный от земли, самый нестихийный, самый неорганический в мире человек». Всепланетная слава пришла через годы, уже в ХХ веке, до которого он двадцать семь дней не дожил: «Я так и останусь в ХIХ веке». Эпохальный рубеж не был им преодолен после двух страшных лет в тюрьме, куда он попал по надуманному обвинению в «циничном нарушении норм общественной морали». Якобы он нагло сожительствовал с юношей из высших кругов. В чем обвинил писателя некий маркиз и отец этого юноши. Уайльд объявил, что это наглая клевета и подал на этого отца и маркиза в суд. Суд встал на сторону маркиза и обвинил Уайльда. Получился «страшный юридический перевертыш», в результате которого всех собак повесили на писателя. Суд был подлый, грубый, пошлый и неправый. Но и его Уайльд превратил в заметное лондонское представление. И на нем под хохот публики, набившейся в зал судебного заседания, он что-то такое сказал, что потом все газеты друг у друга переписывали. Но это не помогло: в ручных кандалах и полосатой робе его доставили в мрачный британский застенок Рэдингтон. Многочисленные друзья все куда-то пропали; жена и сын сели на корабль и уплыли в Североамериканские Соединенные Штаты. За два года тюремного заключения он из блестящего, потрясающего, гениального и выдающегося эстета и денди, поэта, прозаика и драматурга, превратился в очень больного человека, который после освобождения из застенка под чужим именем Мельтона-Скитальца эмигрировал из Англии во Францию: в приморский городок Варневаль. Там он написал свою «Балладу о Рэдингской тюрьме». Он в этой балладе разнес всю эту тюрьму, не оставив камня на камне от системы планомерного унижения человеческой личности, обреченной на каторге на бессмысленную переноску камней. И что-то еще написал, но уже не такое значительное и не такое «эстетское», как строки из «Портрета Дориана Грея», являющего, по мнению знатоков его творчества, вершиной «оскаруайльдовской литературы»: «Там были опалы и сапфиры, опалы в хрустальных чашах, а сапфиры в чашах из ясписа. Крупные зеленые изумруды были разложены рядами на тонких блюдах из слоновой кости, а в углу были шелковые тюки, набитые бирюзой и бериллами. Рога из слоновой кости были полны до краев пурпуровыми аметистами, а рога из меди - халцедонами... На овальных плоских щитах там были насыпаны карбункулы, иные такого цвета, как вино, иные такого - как трава». И сам «Портрет», стареющий на глазах, теряющий волосы и зубы, явился тем, о чем говорил блестящий автор романа: «Это душа стареет незаметно, а не портрет». И молодой убийца Дориан Грей навеки красив и прекрасен, а душа его безобразна. И не может быть понята душа самого автора, совершившего свой творческий подвиг, поставившего с ног на голову «всё самое литературное», что было создано до него и кое-что даже потом, утверждая, что «я бы мог стать писателем, но это слишком просто».
К.И.Чуковский: «В Варневале он вел идиллическую жизнь, много возился с детьми, ложился в десять, вставал в половине восьмого, но вскоре неожиданно уехал в Неаполь к Дагласу, после чего перестал писать, опустился. Последние два года своей жизни он провел в Риме, в Париже и в Швейцарии. Скончался в Париже 3 декабря 1900 года, перейдя перед кончиной в католичество».
Напыщенный сфинкс на его могиле появился через десять лет как символ его всемирной неразгаданности и был зацелован «оскарками» до такой степени, что через сто лет пришлось помещать его в стеклянный саркофаг. Анализ женской губной помады показал, что она содержит некоторые разрушительные компоненты, способные угробить даже надгробного сфинкса, но не замечательного автора, к примеру, пьесы «Как важно быть серьезным» или рассказа «Кэнтервильское приведение», в котором трехсотлетние самоходные мощи в кандалах рациональные янки, прибывшие из-за океана, доводят практически до сумасшествия. Не приведение старинного замка их до смерти напугало, а они его с помощью половой щетки и совка для сбора мусора. (Говорят, что наш один современный русский купил в Англии замок и попытался повторить эту «комическую драму», но «американского подвига» у него не вышло: обнаружили зарвавшегося дядю вскоре мертвым и в кандалах.)
Аналогов в мировой литературе писателя, полное имя которого Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд, не обнаружено. Всякое сходство с ним оказывается невероятным, а его выдающийся афоризм «Путь парадоксов – путь истины» в высшей степени верен.
Владимир Вестер
