Вне всяких сомнений, так и есть. Крупнее писателя не было. Его невозможно представить. Как невозможно представить, чтобы какой-нибудь еще писатель начал свою повесть так, чтобы сразу дух захватило:
«Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись в вследствие отсутствия хозяйки.»
Это – начало повести «Сокровенный человек», которой, по признанию автора, он был «…обязан своему бывшему товарищу Ф.Е.Пухову и тов. Тольскому, комиссару новороссийского десанта в тыл врага.»
По гроб жизни обязаны мы Платонову за всё, что он написал. За все рассказы, повести, пьесы, статьи, письма, записные книжки. И, в частности, за фрагмент:
«От покоя и зрелища путевого песка Макар глухо заснул и увидел во сне, будто он отрывается от земли и летит по холодному ветру. От этого роскошного чувства он пожалел оставшихся на земле людей».
Все верно: «Усомнившийся Макар». Государственный житель. Это он пожалел оставшихся на земле людей.
Жалеют ли их сегодня?
Чувство слишком роскошное, чтобы постоянно проявлять его. Сегодня, вчера, в ту отдаленно-близкую бытность, когда жил писатель. И давно уже стало легендой отечественного платоноведения: жить писателю было материально не на что: родина не печатала. Это теперь напечатано все, что Платонов создал. А в сталинском СССР не хотели публиковать ни главных его, ни остальных произведений. Ни тебе "Ювенильного моря", ни тебе "Котлована". Ни "Чевенгура", ни "Неизвестного цветка". Строй, товарищ, социализм без оных. Они отвлекают.
Сегодняшний «частнособственнический социализм» разворачивается на дне какого-то иного Котлована. Хотя платоновский вечен. Его просто стали меньше читать. А то бы, если б больше читали, то наверняка бы на свой счет приняли. И то, как в прошлом "приучали бессменных детей к труду и пользе", и то, как "однообразная, несбывающаяся музыка уносилась ветром в природу через приовражную пустошь..."
На общий сегодняшний счет следует принять и многие другие пластические описания мастера.
Вот добирается Макар до Москвы, чтобы там с "настоящим пролетариатом" встретиться, а то в деревне у него был «пролетарский недостаток», но попадает в "институт психопатов", где кормят его, ибо меньше больной, но больше голодный. Вот Вощев, в чем-то похожий на Макара и размышляющий о "плане общей жизни", видит в конце безлюдной дороги такую картину:
«Дальше город прекращался - там была лишь пивная для отходников и низкооплачиваемых категорий, стоявшая, как учреждение, без всякого двора, а за пивной возвышался глиняный бугор, и старое дерево росло на нем одно среди светлой погоды.»
И еще, не из "Котлована", а опять из "Усомнившегося Макара": "Нам сила не дорога - мы и по мелочам дома ставим, - нам душа дорога. Раз ты человек, то дело не в домах, а в сердце." Вот-вот. Дело в сердце. Без него, по Платонову, совсем людей не бывает. Не выйдет без приложения сердца заняться ничем. Ни мироустройством, ни крупным по простоте "устройством деревянных часов". Тем паче что " они должны ходить без завода - от вращения земли".
А "как своими пустыми руками сделать самоход"? То же не выйдет без сердца. И без того, о чем чем-то похожий на Макара Вощев, герой "Котлована", сказал:
"Без думы люди действуют бессмысленно!"
Могучие описания приключений души человеческой повсюду у Платонова: в пустыне, в океане, в городе, в деревне, на "родине электричества"... На железнодорожных путях сообщений они представляются беспримерными и, может быть, ведущими в его творчестве. Спорно? Спорно. А что не спорно в этом "прекрасном и яростном мире"? Всё, всегда, постоянно. Лишь сокровенный паровозный механик Пухов в период войны красноармейцев с белогвардейцами почти бесспорно не сомневался:
"Вот это дело, - думал он, - вот она, большевистская война, - нечего тут яйца высиживать!"
С громадным сладострастием художественного мужества изображены у Платонова самые непредвзятые и таинственные участники войны - дети. И в гражданскую, и в Великую Отечественную, главной и самой трагической части Второй мировой.
«Дети, должно быть, выспались днем, когда артиллерия на этом участке фронта работала мало, а ночью жили и играли нормально. ... Мальчик лет семи рыл совком землю, готовя маленькую могилу. Около него уже было небольшое кладбище – четыре креста из щепок стояли в изголовье могильных холмиков, а он рыл пятую могилу.
- Ты теперь большую рой! - приказала ему сестра. Она была постарше брата, лет девяти-десяти, и разумней его. - Я тебе говорю: большую нужно, братскую, у меня покойников много, народ помирает, а ты одна рабочая сила, ты не успеешь рыть...»
Наблюдаем ли и мы нечто похожее сегодня? Наблюдаем ли и мы эту игру детей в смерть?
Об этом нашем «наблюдении» и малой возможности что-либо и как-нибудь изменить бьют тревогу лучшие люди нашего времени. С великой силой тревожился и Платонов как один из самых лучших людей своего времени, способный в результате «страшных усилий души грубого художника постигнуть тонкость мира». В его биографии видны грозные отблески этого времени, когда приходилось не только писать первые рассказы, но и сражаться за мелиорацию и бороться за внедрение новейшей машины в темную жизнь.
То время, как известно, было революционное, и множество народу грубо потянуло из отечественного монархизма быстро оказаться в светлом коммунизме. Теперь мы знаем, что коммунизма не получилось, один только военный для всех и распределительный для избранных. А тогда громадные массы этого еще не знали. Они непрерывно верили, что всем сразу после братоубийственной гражданской войны откроется прямая, честная и светлая дорога к общему счастью. Для этого, правда, придется тяжко и постоянно работать, чтобы на такую дорогу выйти. И не менее постоянно за это же умирать. Это будет по-настоящему «железный путь» в Котлован. В полном соответствии с пролетарской идеологией журнала Культпросветотдела Юго-восточных железных дорог.
«Мы… недаром выбрали свое название: «Железный путь» не потому, что обслуживаем железный путь советских железных дорог. Нет. Мы потому еще «Железный путь», что путь к социализму, путь к земному царству устлан терниями жестче железа. Мы – «Железный путь» к счастью и свободе всего мира, всего человечества».
В эту тяжкую фантастическую работу и погрузился будущий гениальный писатель Андрей Платонов в 1918 году, в возрасте девятнадцати лет.
«Жизнь сразу превратила меня из ребенка во взрослого человека, лишая юности», - говорил он о себе. Не все сегодня полностью доверяют этим словам, правдиво допуская, что для художника необходимы все периоды всей его жизни. И для нас необходим весь Андрей Платонов. Без него вся литература ХХ века была бы чрезмерно неполной.
Владимир Вестер
