Идея сценария принадлежит продюсеру Александру Вайнштейну, знатоку и ценителю футбола, который в свое время вместе с российской футбольной легендой XX века Николаем Старостиным выпустил книгу «Футбол сквозь годы». Но трудно рационально объяснить, как история советских футболистов братьев Старостиных, переживших сталинские лагеря, послужившая исходным импульсом, в сценарии Александра Вайнштейна и Олега Антонова перекочевала совсем в другую эпоху и населилась совсем другими героями...
АЛЕКСЕЙ ГЕРМАН (МЛАДШИЙ) О ФИЛЬМЕ «GARPASTUM»
… По моим соображениям, это кино – история жизни, в которой война, футбол и прочие обстоятельства – это симптоматика того, что жизнь идет, проистекает и, в общем, имеет какое-то значение. В картине прослеживается три основных ответвления: любовная история, война и футбол. У зрителя есть выбор восприятия, то есть, он может сам решить, о чем это кино…
…Я пытался создать некую полифонию, создать историю с некоторым количеством уровней, которые жестко между собой не связаны. Существует определенное количество, не люблю это слово, слоев, и, с одной стороны, фильм можно воспринимать как футбольную драму, с другой стороны, как мелодраму, с третьей стороны фильм можно воспринимать как какие-то мои высказывания о том, что такое Россия и так далее.
… Да, конечно, это русская история! Она плохо воспринимаема иностранцами, несмотря на то что она (та история) существует в мире (ее часто показывают по немецкому, итальянскому телевидению). Но мне кажется , ни среднему немцу, ни англичанину все это не интересно: какая-то Россия, какой-то футбол, какая-то война… зачем это надо!?
… Я пытался вложить в этот фильм предчувствие, я пытался, на самом деле, снимать фильм не о прошлом, а о будущем, о том, что на нас надвигается, о том, что грядет смена эпох и каких-то исторических пластов, благодаря этой смене неотвратимо меняется наша жизнь, и страна….
… Не знаю, стал ли фильм метафорой, но, отчасти, я говорил не про то, что произошло девяносто лет назад, а о том, что, возможно, будет через десять или пятнадцать лет. Это мое какое-то предгрозовое ощущение, - будет гроза,
не будет грозы, не знаю, - но ощущение того, что где-то сгущается какая-то энергия, которая все равно, чем-то не слишком хорошим, но прорвется, оно у меня есть, и оно меня не покидает. Я не уверен, отчетливо ли прочитывается это в фильме, но, во всяком случае, предпосылки были такие, потому что иначе… это была бы сопливая ретро история.
… То есть, интересно было определить контекст возможных грядущих событий?
… Интересно было привязать свои внутренние ощущения к чему-то, что изначально выдумывал не я…
…Эти ощущения, они стопроцентно связаны с представлениями о недалеком будущем или это некое предположение? Потому что фильм рефлексивный, начиная от сюжетных решений и заканчивая,, постпродакшн(ом). Он рефлексивный - как бы и в этом времени и не этом, и в прошлом и не прошлом, то есть, он как бы нигде. Это сознательное действие?
… Ну, это мое восприятие того, что было. Изначально встает вопрос: зачем ты делаешь это кино? Зачем ты берешься за это достаточно трудное, сложное, мучительное дело…
… В первоначальном варианте, который я читал, это, мягко говоря, была совсем другая история. Это была такая хорошая попытка снять мелодраму с элементами комедии, но мне казалось, и Александр Вайнштейн в этом был со мной согласен, что, собственно говоря, вопрос состоял в том, чего же мы хотим в итоге. Либо мы на выходе можем иметь то, что сейчас называется нелюбимым мною словом «продукт» - некоторое количество коробок с пленкой. Либо мы пытаемся пойти куда-то в сторону от жанра, в сторону от клише, в сторону от того «как надо»… Но в конечном итоге, и в сторону нас самих. Поэтому всю эту историю я старался пропустить через себя, у меня не было четкого плана: мол, надо делать либо так, либо эдак. В процессе работы над фильмом все постепенно появлялось. Я изначально понимал, что, так или иначе, кино должно как-то существовать в мире, быть арт-объектом, но так, чтобы это не было выебоном… Надо вкладывать душу: все мои какие-то страхи, ощущения, боязни, неустроенности на тот момент - я и пытался в этот фильм вживить.
… То есть, было, какое-то первоначальное ощущение, которое потом вылилось в конечный результат, но решения относительно того, что это должна быть вот какая-то такая история, возникали спонтанно?
… У Вайнштейна была хорошая история про счастье молодости, которое больше не повторится. Ее можно воспринимать по-разному. Вы, допустим, воспринимаете эту историю, как некий щенячий восторг, а я прочел это как рефлексию тонкого умного человека на то, что была молодость, было счастье, потом человек стал старше, все изменилось, и этого больше не повторится. Собственно, вот это мое прочтение я и пытался вложить в фильм…
У меня было четкое эмоциональное понимание того, каким должно быть это кино. Вы же сами в начале сказали, что фильм обладает неким количеством разных смыслов...
… Я говорил в большей степени, о том, что это кино без нарочитой афористичности, без менторства, и конечной морали, собственно оно этим и хорошо. В картине нет как будто бы ярко выраженной симптоматики времени, но она совершенно корреспондируется с началом века, там есть обстоятельства войны и так далее… Для Вас, в тот момент, когда Вы снимали фильм, это что-то значило, или это были некие предлагаемые обстоятельства, которые нужно было обжить и освоить?
… Война, при том финале картины, который уже был написан, она появилась позже, уже после того, как я начал работать, и отчасти, война работала на какие-то сверхзадачи картины. Одна из основных была необходимость сформулировать, как мы, во всяком случае, я, в отличие от наших родителей, до какого-то определенного возраста не чувствуем, не понимаем времени, мы не успеваем за временем. Вообще, до поры, все истории про время, это истории про какое-то дуновение ветра. Но это дуновение неумолимо для всех нас. Все это - про разницу поколений, про то, что молодые ничего не понимают, а старшие понимают что-то…
Как тогда, так и сейчас, та внешне благополучная жизнь, в которой мы существуем, та видимость благополучной жизни может в какой-то момент просто прекратиться. Нам же сейчас только кажется, что все хорошо: вроде бы особо не голодает в больших городах никто, вроде бы машины все новые, дома вроде бы строятся, вроде искусство какое-то существует. Но, на мой взгляд, какой-то механизм истории уже завертелся, и в какой-то момент зубчики истории зацепятся, и шестерни повернутся…
… Для Вас эта история предощущение некоторого коллапса?
… Апокалипсическая такая история. Преддверие. Но его никто не замечает. Мне кажется, что это как-то перекликается с современностью, потому что… ну, не кончится все это благополучно, в том или ином виде, но какие-то испытания грядут. Но мы при этом ходим в кафе, смотрим футбол, радуемся, переживаем, а что-то уже время отсчитывает. Мысль сама по себе не большая, но дело тут не в мысли, а в каких-то моих ощущениях, личных – грядущего, не грядущего, настоящего…
… Контекст Блока в этой картине? Блока, как известно, забрали в то время в армию, а «забрать Блока в армию это все равно, что жарить соловьев».
… Во первых, по хронологии там все в порядке, потому что, когда он появляется…
… Нет, нет! Я говорю не о том…
… Я объясню, почему Блок. Потому что это мистическая фигура. Поэты раньше и тоньше чувствуют предопределенности какие-то, движения времени, и задолго чувствуют. Блок, да… он на месте… ну, не Саша Черный, понятно…
… Мог бы быть Гумилев на месте Блока, например.
… Не совсем. Гумилев все-таки был другой человек. По-моему, Гумилев в Лондоне сидел в ту пору… Тогда они собирались охотится на львов, и, насколько я помню, он сказал: «Нет, поедем в Россию. Большевики менее страшные, чем львы»… Блок все же наиболее яркая фигура. Блок был более связан со временем…
… С одной стороны – очень связан, с другой – очень отстранен от него. Время было производной Блока, Блок был производной времени, потому он более трагическая фигура, чем Гумилев. Потому что было «Двенадцать».
Блок, кажется, единственный поэт из Серебряного века, который был способен испытывать стыд за происходящее. Наверно, только Блок. У всех остальных были какие-то совершенно другие чувства...
… Мне кажется, Блок был мудрее. Блок начался вместе со временем, вместе с ним он и ушел, и, несмотря на то, что они с Гумилевым ушли примерно в одно время, все-таки, это разные фигуры. Ведь Блок, появился, отчасти, ради нескольких фраз. Ради двух вещей: ради того, что «Блок, Блок, Блок», которого все «знали, знали, знали»… Хотя, если мы посмотрим тиражи того времени, все равно это не десятки тысяч… Блок появился ради фразы: «подует ветер, и нас не станет». И еще, ради того, что он ощущал и чувствовал, и ради того что, с одной стороны, был в нашем восприятии того времени «Блок, Блок», вроде бы каждый должен был его знать, а его не знали. И для этих парней он и не был ни Блоком, никем он для них не был. Ну, поэт какой-то. На самом деле, я его Блоком и не называл, я только намекал на то что это Блок. Ну, как можно читать сценарий, где написано: «Входит Блок»? Это было бы тогда другое кино, другой способ коммуникации, абсолютно иначе выстроенное предложение. Поэтому он, скорее символ, нежели реальный персонаж имеющий отношение к действительности.
А эта история с убийством Принципа?
… Это имеет отношение ко времени… Один из недостатков «Гарпастума» в том, что он, где-то, мало проговорен. Потому что, на самом деле, если всмотреться, если смотреть фильм внимательно, то, что я не пытался выводить на передний план - это, во-первых, история про путешествие ребенка Гаврилы Принципа, человека, который, собственно говоря, изменил мир, а второе – это та же, уже проговоренная выше история, что где-то, кто-то… знаете, как в шахматах, кто-то нажимает кнопку часов, и время пошло. Мне нравится, что многими уважаемыми мною критикам «Гарпастум» воспринимается как кино про «разные вещи». Мы (они) не говорим про сюжет, но про некое высказывание, даже ощущение того «зачем» мы все это затеяли.
… Прелесть картины в том и есть, что в ней нет четкого, максимально сформулированного высказывания. И, на мой взгляд, это все равно какая-то лайфстори. Это какая-то обычная человеческая история, которых в то время могло происходить миллио. Просто, эта конкретная, она происходила в той географии, в то время. Поэтому возникали какие-то симптомы: вот футбол, вот Блок, вот война… - это совершенно не доминирующие факторы, а доминантой является, на мой взгляд, история странной любви, которую в то время можно было назвать адюльтером. Насколько эта история Ваша?
… Насколько смог. Насколько мог, настолько и пытался привносить, тащить туда что-то свое. Я, собственно говоря, пытался сделать историю про компанию, которая распалась, про моих родителей… И, если говорить упрощенно, структурно, то пытался придумывать и привносить в каждую линию то, что знаю сам, что видел, то, что со мною связано. Ведь нет в картине эпилога, нет… Или, допустим, дядя, так называемый, он же был крайне… ну, не отрицательным, скорее была такая история про недалекого-недалекого дурака, … Я пытался вытаскивать что-то из себя и совать в героев, но это всегда сложнее делать не со своими историями. Мне кажется, что где-то получилось, наверное. Стала эта история моей или нет? Стала. Наверное, стала, потому что она больше и сложнее во мне прожила, чем первая картина.
… Я не очень понимаю, что такое осмысление. Осмысление, на мой взгляд, скорее категория литературно-философская нежели относящаяся к кино или театру. Если мы снимаем про какое-то прошедшее время, то, на мой взгляд, правильнее, точнее и разумнее говорить: осмысление там есть, но скорее ощущенческое. Ощущенческое с позиции того человека, который знает все, что было, который знает, чем это закончилось. Но, знаете, я не люблю четкие формулировки, я не люблю, когда в кино существует, как в сонетах, последнее двустишие.
… Мы же говорили, что прелесть картины в некоторой недосказанности, отсутствие конечного афоризма, что, как будто бы все происходящее и так очевидно.
… Мне кажется, что прямота высказываний картину бы во многом погубила, потому что, ну, как можно снимать фильм про заблуждения, первый опыт молодых ребят, потом давая себе возможность подытоживания. Пока они не умерли, нет смысла подытоживать их жизнь, жизнь героев, то, что было прожито в кино. Оно может быть двинуто дальше, и только мы знаем, что впереди революция, Сталин. И так они все в футбол никогда и не сыграют. Это мы понимаем, но они этого не понимают.
… Все понятно, в финале, не потому что там Сталин…. просто к тому времени, к финалу, стало понятно, что с ними (с ребятами) произошло что-то такое, что, в независимости от грядущих факторов, уже не даст им сыграть, то есть произошла некоторая самоидентификация.
… Мне кажется, что эта история о том, что прошло время, изменилась страна, многие погибли, и единственное, по большому счету, что их объединяет – общая страсть, которая так и не стала профессией и уже никогда не станет.
… Скорее даже воспоминание о страсти. Воспоминания, пожалуй, единственное, что на самом деле нас привязывает к реальному миру, потому что наши представления о будущем – это эфемерные вещи, как правило, наши представления о настоящем – это, как правило, заблуждения.
– Я, для себя, формулирую финал фильма, не проговаривая, что все они в итоге погибнут, не переживут они войну, и станут еще одной фотографией предвоенного поколения, которое так никуда и не прорвалось, так никуда и не побежало. Много таких поколений было в России, много таких будет. Есть замечательная история про то что, в свое время, когда была Первая Мировая война, в Англии формировались батальоны друзей. Считалось, что друзья будут лучше воевать друг за друга, и друзья призывались в армию. Части комплектовались по принципу соседства, из тех, кто жил в одном районе, на одних улицах. Понятно, к чему это привело, к колоссальным потерям. И целые районы пустели. Для меня, по ощущениям, это какая-то такая же история. О том, что ничего на одном поле не получилось бы, и не выросли бы они все. Но это то, что знаем мы, а они не знают.
… То есть, эта история про нерастраченные человеческие судьбы, которые могли бы быть, но не случились?
… Не прожитые, которые могли быть прожиты, но они не прожиты, со всеми радостями и печалями. Я снимал кино отчасти про это.
… Для Вас это печальная история? В картине есть, как мне кажется, мелодраматические ходы, ситуации, но они скорее работают на сюжет, а не на квинтэссенцию картины.
… Я просто пытался сделать кино, которое шире, чем кино о футболе, чем кино о какой-то несчастной или счастливой любви, шире, чем кино о товариществе, чем кино о смене времени и так далее. Я скорее пытался превратить это в некое четверостишие, придать поэтическую форму. Есть два высших вида искусства – это поэзия и музыка. Я пытался двигаться в поэтическую сторону. Не люблю, когда в кино все разжевывается. Кто поймет, тот поймет, а кто нет, ну, что я могу сделать.
… Поэзия – это всегда мистика. В музыке и поэзии нельзя просуществовать на филигранном уровне ремесла... В конечном итоге, для Вас эта история про что?
… Про то, чем не стал я, моя компания, про то, чем мы могли бы стать, но не стали.
… По странным стечениям обстоятельств или под давлением объективной реальности? Или от растерянности?
… Оттого, что мы такие, время такое…. не знаю. Про то, что не произошло.
… В этом соображении прослеживается некий конфликт: с одной стороны, это человеческая история, она абсолютно человеческая, с другой стороны, мотивация, которую Вы сейчас произнесли, она иррациональна.
… Это не вопрос мотивации. Мы сейчас с Вами не находимся в рамках таких понятий как резюме, задача, лейтмотив. Мы с Вами говорим сейчас про какие-то ощущенческие вещи, которые я пытаюсь поймать. Невозможно восстановить последовательность того, как складывались слова, течение мысли и тому подобное. Так это было или не так, я уже не знаю. Но, какое-то внутреннее ощущение, которое, наверно, не было железно сформулировано, выбито в камне, но которое отчасти существовало, когда я писал, снимал и так далее, оно и было и есть. Существуют в природе, наверно, такие люди, которые могут сказать: «Я снимаю фильм, потому что меня дико заботит борьба народа Северной Ирландии за независимость». Это прекрасная, благородная и чудная задача. К сожалению, сложно написать стихотворение или музыку по-поводу противопехотных мин, или про борьбу за независимость, не придав этому какой-то личностный оттенок. Я пытался эти оттенки отыскать, а это означает, что эта картина, мое ощущение времени, того прошедшего, или недавнего когда мне было 18 лет.
Автор: Герман (младший) Алексей
Раздел: Актерская книга
На эту книгу не было комментариев.
