Когда я открыл утром Твиттер, то рядом стояли две новости. Одна про Антона Носика, а вторая про Илью Глазунова. Как только я скользнул взглядом новость про Антона, я вскрикнул. Это требует пояснения, это важно. Поскольку я уже не молод, то весьма спокойно отношусь к сообщениям про смерть известных людей, моих современников. Увидев подобную новость, я молча киваю головой, ибо, конечно, жалко человека. Иногда я делаю перепост, написав сверху «большая потеря», или «жалко человека», но никогда не пишу «как мы теперь без него», или «дальше жить бессмысленно», ибо прекрасно понимаю, что без всех мы сможем жить – так устроен мир.
После смерти многих моих близких, я понимаю, как это работает: сначала ужас потери, а потом этот ужас как будто покрывается каким-то тонким льдом. Далее этот лед незаметно становится толще, а потом все как-то отдаляется, и через несколько лет ушедший близкий иногда пробьется к тебе через фотографию, или предмет, который случайно попал под руку и был для вас обоих любимым и значимым. Поэтому тут важна первая реакция.
По фамилии Глазунов я просто скользнул взглядом, ибо этот человек – конечно же, не хочу ничего сказать плохого о нем, никем для меня не был. Мы жили как на разных планетах: он рисовал картины, которые мне не нравились, он занимал жизненную позицию, крайне мне чуждую. Он, видимо, был выдающимся художником, но не в моей жизни, и царство ему небесное.
Что касается Носика, то тут дело другое. Мы почти не были знакомы, я не очень интересовался его прошлой или нынешней жизнью, мы были географически далеко, но неким странным образом он все время был рядом со мной. Думаю, не я один делю людей, которые пишут в интернете на обычных и тех, которых ты «Must Read», «должен читать». Так вот Носик был один из тех немногих, которых я читал в обязательном порядке. Я не считаю себя глупым человеком, но мне нужно было обязательно знать, а что думает именно он. И я читал его часто огромные материалы, изобилующие ссылками, отсылками и примерами, его «Живой журнал» возвращал меня к забытой традиции читать длинные тексты, ибо его тексты были нагружены важными мыслями и выводами. Он был как модные теперь переносные аккумуляторы, от которых подзаряжают телефоны.
Я бы назвал любые его писания интеллектуальной санацией, которая необходима как чистка зубов в ежедневном режиме. Еще в его писаниях трудно было определить его возраст – можно было дать и 70 — по глубине выводов, по тончавшему пониманию каких-то неписанных законов жизни и развития общества. А по мировоззрению, по тяге к переменам, по неприятию совковой затхлости, он был не старше той самой школоты, которая бегает с шариками с именем Навального.
И я вскрикнул ровно потому, что понял — за секунду, за долю секунды, — этого больше не будет. Вот жил человек и дарил мне все это, и вдруг он умер, что за безобразие, кто разрешил? Вообще-то я точно знаю, что есть в мире какие-то правила, которые мы себе придумали, потому что они естественны: к примеру, дети не должны умирать раньше родителей, или жены раньше мужей. То же касается интеллектуалов – они вообще должны жить вечно, ведь их мысли стали для нас ежедневным наркотиком. Поэтому Антон Носик неправ, что умер.
Конечно же, пройдет пару лет и память про Антона покроется этим ледком забвения, особенно если учесть, что он писал обо всем злободневном и актуальным, его работы не были направлены в диссертационную вечность – во всяком случае, я таких не видел. Может, и есть. Но у тех, кто его знал, останется послевкусие его жизни — я это так называю. Вот это самое важное в памяти о человеке. Память о человеке это совсем не памятник ему, не тома о нем написанные. Просто будет кто-то разговаривать лет через 20 о чем-то социальном или интересном, и вдруг всплывет фамилия Носика. И если вы будете при этом разговоре, то проследите за лицами людей — на них будет отчетливое сожаление и горечь, сколько бы лет ни прошло. Как и на вашем лице сейчас, если вы знали замечательного Антона Носика.
«Эхо Москвы»
