Виктор Ерофеев: Ситуация довольно мутная. Я думаю, трудно найти в России человека, который бы четко ее описал. Даже те, кто устраивает это безобразие, сами не понимают, частью чего они являются. Ветры дуют с разных сторон, и все эти ветры - довольно суровые. Можно сказать, что с каждым полугодием становится все хуже и хуже: то тут прорвется труба цензуры и обольет это пространство, то там... И этот прорыв устраивается специально.
Я думаю, что культура, в общем, существует независимо от цензуры. То есть можно делать то, что ты хочешь, живя в самом себе. Андрей Платонов писал в самые страшные времена. Борис Пастернак начал "Доктора Живаго" в самые страшные времена. Но если раньше, в 1990-е годы, можно было практически со всем выйти к зрителю, к читателю, слушателю, то теперь практически ни с чем нельзя выйти без боязни, что это произведение так или иначе истолкуют или как русофобское, или как произведение, которое оскорбляет чьи-то чувства, и так далее. То есть ты подвешен в любом случае. Поэтому скажем так: цензура - всеобъемлющая, но одновременно и неуловимая.
- То, что происходило в Гоголь-центре, - это было показательное устрашение?
- Конечно. Это был эпизод гражданской войны. Идет гражданская война между Россией, которая хочет быть частью Европы, и Россией, которая хочет принадлежать самой себе в плане изоляционизма, национализма и крайне архаической философии. Так вот, та часть России, которая принадлежит Кремлю и этой архаике, время от времени показывает зубы, чтобы продвинуться еще на один шаг. То, что делается против Серебренникова, - очень опасный и страшный шаг, потому что если и это заглотнут, то уже сама тема поисков в искусстве станет криминальной.
- Большинство людей, чьи чувства, так сказать, оскорблены, вообще не ходят в театр. Может быть, это просто фиговый листок, которым прикрывается власть, прикрывается цензура?
- В России очень много фиговых листков. Можно пойти и нарвать их, и прикрыть ими что угодно. Можно сказать, что Россия, помимо того что это потемкинская деревня, еще и сад фиговых листков. Здесь дело не в том, что ты делаешь, а в том, инструментом чего ты можешь явиться: инструментом репрессии, инструментом наказания... Тебя повернут таким образом, как "они" хотят. И это - самое страшное, потому что ты не принадлежишь самому себе, ты являешься объектом государственного интереса... Вот, например, ты поднял в метро шапку, чтобы подать ее человеку, а тебе говорят: "Ты украл ее…" И в эту секунду ты становишься криминальным элементом. А другой пример: ты в театре раздел актрису, она побегала полминуты по сцене, и тебе сказали, что ты оскорбил чувства всех порядочных людей. Вот так.
- Как вы думаете: ожидала ли власть, что напугает так называемую системную интеллигенцию?
- Я думаю, что это провокация многоступенчатая. И, возможно, некоторые во власти были рады, что получился такой эффект и что президент назвал их дураками, потому что расчеты тех силовиков, которые варятся там, в Кремле, совершенно не соотносятся с нашими расчетами. Что касается мобилизации интеллигенции, то она действительно произошла. Хотя, в общем-то, жаль, что она происходит по такому поводу. Серебренников - замечательный, гениальный режиссер, но лучше бы люди искусства делали что-то для искусства, чем отбивались от этих гадюк.
Deutsche Welle
